Трудности перевода эпохи L.A. Noire

У выпущенного в 1948 году нуарного детектива «Обнажённый город» не самое традиционное начало: он стартует с монолога продюсера, звучащего на фоне панорамы Манхэттена. «Должен сказать, что этот фильм несколько отличается от всех, что вы видели раньше, — уверяет голос. — Это не просто история нескольких людей — это ещё и история самого города. Мы не снимали её в павильоне: наоборот, наши актёры играли на улицах, в квартирах и небоскрёбах, и помимо них свои роли также исполнили тысячи ньюйоркцев».

В городе происходит убийство, и полицейские начинают его расследовать, но камера периодически отвлекается на бытовые сцены, никак не влияющие на сюжет: журналисты готовят утренний выпуск газеты, дети наслаждаются струями воды из пожарного гидранта, две девушки через окно любуются интерьером дорогого отеля и мечтают о роскошной жизни, жена одного из героев просит того выпороть их ребёнка. В концовке, когда преступники найдены и справедливость восторжествовала, продюсер снова берёт слово: «Завтра на первых полосах газет будет уже новое происшествие, а об этом почти все понемногу забудут. В обнажённом городе — восемь миллионов историй. Это была одна из них».

Спустя 75 лет «Обнажённый город» отчасти воспринимается как кинохроника, репортаж из навсегда ушедшего времени. На подобный эффект, без сомнения, надеялись и разработчики  L.A. Noire. Для неё даже лицензировали торговую марку The Naked City — так называется самое длинное дело в игре, и его сюжет в общих чертах повторяет фабулу фильма, а прохождение награждается ачивкой «Восемь миллионов историй». Планировалось, что воссозданный по архивным фотографиям Лос-Анджелес 1947 года заживёт своей жизнью и превратится из декорации в полноценного героя. «Мир игры должен был стать по-настоящему атмосферным, — говорил Саймон Вуд (Simon Wood), один из её авторов, в интервью Los Angeles Times. — Мы понимали, что нам надо сделать машину времени».

Игра в имитацию

L.A. Noire — игра-музей. В Team Bondi решили возвращать 1947-й посредством имитации: просмотрели 180 тысяч фотографий, «отстроили» ни их основе часть старого Лос-Анджелеса в натуральную величину и даже добавили чёрно-белый фильтр (хотя для его описания, наверное, лучше подойдёт слово «обесцвеченный» — темноты и контраста света и тени, характерных для нуар-фильмов, почти нет). Большинство преступлений, которые Коулу Фелпсу по ходу игры приходится раскрывать, навеяны реальными событиями: разработчики специально читали калифорнийские газеты той поры.

Всю последнюю четверть игры мы расследуем аферу мафиози: город быстро обрастает одноэтажной застройкой, целые районы сносятся ради строительства шоссе, и кое-кто не прочь на этом нажиться. Сюжетные ходы, которые Team Bondi добавила от себя, — пиромания обезумевшего солдата, кража армейского морфия, отстранение от работы за супружескую измену (с немкой, бывшим врагом!) — призваны подчеркнуть время действия.

В одном из квестов мы попадаем на фабрику по производству консервированных супов, которую используют для распространения наркотиков. Владелец терпит убытки: государству больше не нужно кормить армию призывников, и оно перестало закупать консервы по завышенной цене.

Разработчикам пришлось напирать на аутентичность, потому что нуар — это явление, характерное для очень конкретной эпохи. Вторая мировая война принесла в Америку множество социальных проблем: психологически травмированные ветераны не понимали, как им избавиться от кошмаров и жить дальше, а сформировавшаяся на фронте привычка решать проблемы с помощью оружия привела к росту преступности и насилия, в том числе бытового. Горячая война со странами оси продолжилась холодной — с Советским Союзом, началась «охота на ведьм», всех и каждого подозревали в симпатиях к коммунистам, сильны были антисемитские настроения, вскоре добавился ещё и страх перед атомной бомбой. Дух этого тревожного времени и нашёл своё отражение в нуарном кино — с его пессимизмом, цинизмом, фатализмом, всеобщим кризисом доверия и героями-одиночками.

Фильм Орсона Уэллса (Orson Welles) «Леди из Шанхая» (1947) — настоящая энциклопедия нуарных приёмов. Вот героиня Риты Хейворт (Rita Hayworth) разговаривает со своим любовником, которого играет сам Уэллс: он попал за решётку по обвинению в убийстве, так что его лицо намеренно затемнено, а её, наоборот, ярко освещается. Этот контраст называется эффектом кьяроскуро.

Вскоре зритель узнаёт, кто в этой истории настоящий злодей, — и контраст света и тени вновь это подчёркивает.

В нуаре никому нельзя доверять, в особенности женщинам: архетип femme fatale («роковая женщина» – ещё один галлицизм!) появился потому, что секс в голливудском кино в 40-х годах показывать было нельзя (крайне пуританский кодекс Хейса строго это запрещал), но очень хотелось, так что дам часто изображали жестокими, аморальными, греховными обманщицами — домыслить к такому образу похотливость зрителям было проще простого.  

Фильм завершается перестрелкой в комнате со множеством зеркал: герои теряются и путаются в отражениях друг друга — намёк, что в этой истории, кажется, не всё так однозначно. «Ты целишься в меня, не так ли? А я целюсь в тебя, любимая. Конечно, если я убью тебя, то убью и себя…»

Другой герой фильма передвигается с помощью костылей, и в кульминации Уэллс расставляет свет так, чтобы те оказывались в кадре раньше их обладателя — так появление становится эффектнее.

Кадры после перестрелки при этом как будто сняты сквозь разбитый объектив — в этом фильме даже зритель словно в опасности.

«Ты говорил, что мир — испорченное место. От этой испорченности нам не убежать…» — говорит героиня Риты Хейворт в своём финальном монологе.

Сюрреалистичная сцена в цирке дополнительно символизирует падение главного героя.

«Кто-то окончательно сошёл с ума — или я, или весь остальной мир».

Действие любой современной попытки создать «классический» нуар тоже, соответственно, должно разворачиваться в 40-х или 50-х: голливудская эра «чёрных фильмов», как принято считать, закончилась в 1958 году, когда вышла «Печать зла» того же Орсона Уэллса. Для успешного переноса нужно, конечно, учесть множество нюансов: и визуальных, вроде изменившейся моды (в мире L.A. Noire, кажется, все до единого мужчины бреются начисто), и бытовых (например, сигареты в 40-х продавались в аптеках), и языковых — они-то нас и интересуют больше всего.

Невозможности перевода

Английский язык в 1947 году заметно отличался от современного. Больше всего изменилась разговорная речь: герой нуарного кино, например, никогда не использует слово cool или super в значении «замечательно» — он скорее применит устаревшее swell. Среди «чёрных фильмов» много детективов, и преступления там, как и в жизни, обычно совершаются ради денег, но вместо money вы куда чаще будете слышать давно вышедшее из моды сленговое dough. Персонажи L.A. Noire то и дело называют женщин презрительным broad — оно немного похоже на наши «девка» или «дамочка»; разница только в том, что в русском ни то, ни другое не устарели. А это проблема: если автор текста решает использовать устаревшее слово, то переводчику, по идее, нужно сделать то же самое, не так ли?

Предложение Someone’s copped the full Broderick, but no stiff as yet непросто перевести, даже если знать, что словом broderick в начале XX века называли жестокое избиение (как правило, совершённое полицейским). Для американцев это выражение — фрагмент истории страны; в переводе же эта коннотация исчезнет, как ни изворачивайся.  

Пейоративы за 75 лет тоже изменились. После войны коммунистами в Америке пугали даже детей, и если со словом Reds («красные») всё очевидно, то к Ruskie (читается «раски») подобраться сложнее: ближайшим аналогом, наверное, будет какое-нибудь «иваны». В L.A. Noire встречается ещё и оскорбление pinko: его хочется перевести как «левак», но это слово в ходу и сегодня, а pinko — это примета времени: левак в период, когда в каждом социалисте видели угрозу государственного масштаба.

Расставленные на улицах синие телефоны, которыми Фелпс постоянно пользуется, в мире игры именуются gamewell — это название бренда, ставшее именем нарицательным, как «джип» или «фломастер». И если с broad переводчик ещё теоретически может как-нибудь выкрутиться, то gamewell — это тупик: в русскоязычных странах никогда не было такого предмета, как уличный телефон для полицейских. Можно попытаться калькировать (нарочито заимствованное «геймуэлл» намекнуло бы, что не-американцам это явление чуждо) или отделаться нейтральным «телефон», но эти слова не работают как машина времени.

Пожалуй, самый характерный пример употребления устаревшей лексики в игре — диалог главного героя с напарником:

Тема Голливуда красной нитью проходит сквозь всю игру – Лос-Анджелес уже тогда был столицей мирового кинематографа.

Мой, несколько вольный, перевод этого фрагмента был бы примерно таким:

Смысл вроде бы сохранился, но одна деталь машины времени всё же исчезла — слово talkie. Это не просто «звуковое кино» — это, как определяет его кембриджский словарь, «фильм со звуком и диалогами, созданный в эпоху, когда большинство фильмов были немыми». Суффикс -ie часто используется для умаления и уничижения, и скепсис современников был вполне оправдан: необходимость записывать звук во время съёмок поначалу урезала возможности режиссёров и актёров, так что с точки зрения киноискусства ранние звуковые фильмы были шагом назад.

Эта тема даже затрагивается в известном нуаре «Сансет бульвар» (1950): его главный герой волею судеб становится любовником одной постаревшей голливудской актрисы — во времена немого кино та была звездой, но с приходом звука ей перестали предлагать роли, и слава померкла.  

Старый город

Язык героев игры, очевидно, должен соответствовать её сеттингу — или, вернее, не должен ему противоречить. Если бы авторы какой-нибудь фэнтези-RPG про Средневековье задались целью сымитировать реальный говор крестьян из деревни тысячелетней давности, то современные игроки ничего бы не поняли, однако такой цели перед разработчиками и не стоит: нужно лишь намекнуть на временной промежуток, а для этого бывает достаточно заменить you и your на thee и thine и немного переиначить, «припорошить пылью» синтаксис.

Однако L.A. Noire — особый случай: её создателям нужно было именно воссоздать Лос-Анджелес 1947 года вместе с аутентичной для него лексикой. У переводчика, таким образом, появляется дополнительная сложность: как подчеркнуть временной период? Нужно ли, например, использовать слова и выражения, характерные для российских 40-х?

Ещё одно преданье старины глубокой: герой Хамфри Богарта (Humphrey Bogart) в фильме «Мальтийский сокол» (1941) в значении «пустая трата времени» использует слово hooey — оно давно вышло из моды, и пик его популярности, по данным Google Books, пришёлся как раз на конец 30-х.

Нет, не нужно: это вызвало бы такой же эффект, как «настоящая» средневековая деревня. В качестве доказательства, думаю, будет достаточно одного примера: «каноничные» переводы географических названий, как ни удивительно, со временем тоже меняются, так что город, где происходит действие игры, пришлось бы переименовать в Лос-Анжелос — в 1947-м это архаичное написание было почти в 10 раз популярнее современного. Более того, в первые годы существования СССР страну, где находится Город Ангелов, было принято называть САСШ (Северо-Американские Соединённые Штаты) — эта норма, правда, продержалась недолго, и современный вариант стал доминировать уже в начале 30-х. У классиков Ильфа и Петрова в 1937-м вышел очерк «Одноэтажная Америка» — многие топонимы, которые там используются, за прошедший век исчезли из употребления:

В кинотеатрах виртуального Лос-Анджелеса, разумеется, показывают культовые нуар-фильмы: «Объезд», «Из прошлого», «Леди из Шанхая», «Глубокий сон». Ещё полсотни киноплёнок с «чёрными фильмами» разбросали по локациям как коллекционные предметы.  

Но ведь нужно как-то подчеркнуть, что действие игры происходит в прошлом, так что перевод должен быть как-то стилизован, правильно? Это, на самом деле, спорный вопрос: адаптировать talkie, broad и pinko с сохранением всех оттенков смысла всё равно не получится, так что стоит ли в принципе затруднять игроку восприятие, используя анахронизмы? Есть риск перестараться и получить в результате нечто нечитабельное: примером может послужить современный (2008 год) перевод Анастасии Грызуновой романа Джейн Остин (Jane Austen) «Гордость и предубеждение», где каждое предложение пытается подчеркнуть, что оригинал книги вышел ещё в допушкинские времена:

Само название игры – та ещё трудность перевода (хорошо, что у нас не принято их адаптировать!): слово noir французское, Los Angeles часто сокращают до LA, но la во французском – это артикль женского рода, а к прилагательным женского рода нужно добавлять окончание -e.

Заявить, что подобная адаптация «объективно» неуместна, впрочем, нельзя: перевод — это ремесло без догм, в нём всё определяется контекстом и индивидуальными предпочтениями. В «Гордости и предубеждении» Остин рассказывала о своём времени на современном ей английском, так что «состаривать» переводы этой книги, может быть, вообще не нужно, а разработчики L.A. Noire в 2011-м году писали историю о 1947-м — была ли стилизация уместна в этом случае?..

Мне кажется, всё равно нет. Если бы L.A. Noire была романом и полагалась только на слова, то переводчику, наверное, стоило бы поломать голову над тем, как передать дух времени вербально, но это игра: у неё, помимо текста, есть визуальная, звуковая и интерактивная составляющие, которые работают на погружение, не требуя адаптации на другие языки. Локализатор в такой ситуации может попробовать сглаживать углы: использовать нейтральные, не имеющие никаких темпоральных ассоциаций слова и формулировки, лишь бы не вызвать ни у кого недоумения. Я бы, наверное, именно так и пытался делать.

Официальная русская версия эту проблему игнорирует: например, в ней встречается слово «прикид», которое в 1947-м не использовалось.

Каждое произведение, содержащее художественный вымысел, зиждется на условностях, который читателю или зрителю нужно принять как должное — это называется приостановкой неверия. У переводов тоже есть подобный нюанс — Владимир Бабков в книге «Игра слов» описывает его так:

Имя Коул (Cole), кстати, всю первую половину XX века было крайне редким – с ним разработчики, похоже, промахнулись.

 L.A. Noire — это пример игры, где две приостановки неверия, авторская и переводческая, перетягивают одеяло каждая на себя, тащат воз в разные стороны, как лебедь, щука и рак. Столь крупный проект, конечно, не может обойтись без локализаций: чтобы отбить затраты на разработку, Rockstar нужно было продать несколько миллионов копий, а наследие классического нуара оказалось достаточно влиятельным, чтобы даже спустя полвека после исчезновения «чёрных фильмов» жители всех континентов знали, что это была за эпоха, и заинтересовались игрой. Но как в локализации «сохранять верность оригиналу» (что бы это ни значило) — вопрос, на который у меня нет даже приблизительного ответа.