Исторический контекст A Plague Tale: Innocence

1349 год от рождества Христова. Страна, обескровленная войной, повязшая в грязи и междоусобицах. Франция, стонущая под тяжёлой поступью инквизиции. Франция, чахнущая от чумы.

Et le malheur est venu

Питер Брейгель — Триумф смерти (1562 г.)

Что я могу сказать? Как начать? К чему обратиться? Гнев Божий и большая беда не приходят без предвестниц. Стояли необычайные холода, и погоду словно лихорадило: холодную зиму сменяли ливни, шедшие стеной, за ними сразу приходила засуха и неурожай. Мать-природа и не думала смилостивиться. Торговые пути лишь отчасти заполняли дыру в нашей казне: пеллагра, оспа, лепра – перед армиями миазмов, шедшими одна за другой, не могли устоять даже самые сильные королевства. Особенно славившиеся своими гостеприимными портами, как наш Марсель. 7 лет назад Эдуард III напал на Пикардию, и началась война с проклятой Англией. И без того забитые людом города мы усилили толстыми стенами, и кто бы мог тогда знать, что они же станут нашим склепом!.. В порядке вещей было выбросить мусор из окна, предупредив прохожих: «Берегись!». Громыхая, он падал на маленькие улочки, закупоривая их: пока не вмешается сеньор, убирать его никто и не думал. Помои, отходы человеческие и кровь из скотобоен стекали по канавам в Сену, из которой брали воду. Висельники продолжали своим видом стращать прохожих, даже когда душа их покидала, — по задумке градоначальника, именно такой пример должен был сдерживать преступность. Потом пришли крысы. Чёрные, как дно колодца, по одиночке, группами, и наконец, стаями, они достаточно осмелели, чтобы комфортно жить с беднейшими парижанами, а блохи нашли себе новых хозяев. В июне 1348-го Господь послал нам знамение: на небосводе озарилась яркая звезда. Парижская знать начала покидать город, а церковь тяжёлыми воротами отгораживалась от верующих. Уехал наш король, Филипп VI; а супруга его, Жанна Бургундская, воспротивилась и осталась с подданными. Начался мор. Сначала крестьяне и бедняки, потом торговцы и учащиеся. В одночасье опустел Парижский университет, умер городской епископ Фульк де Канак и дофина Бонна Люксембургская. В города пришло запустение.

Церковь, вместо протягивания руки помощи детям божьим, начала порицать нас в греховности и «отравлении чумой», сама лихорадочно ища спасение. Не только людское поведение, — со слов церкви, даже мода гневила Бога. Святые отцы безустанно твердили пророчества Христа и апостолов, откровение Иоанна Богослова (6:1-8), безоговорочно поставив чуму среди всадников Апокалипсиса. Но посредники греховной земли и чистых небес не знали, как побороть напасть. Точно не знал этого никто. В страхе перед всевышним, ибо только он «может отвратить чумные миазмы», люди заполняли церкви, шли на молебны и крестные ходы, почитали святого Роха (защитника от чумы). А сколько денег поступило в церковную казну от прихожан и ищущих прибежище в монастырях!.. Верующие добровольно разорялись на подаяниях! Но со временем даже служителям Всевышнему стала дорога мирская жизнь. Призванная помогать больным и нуждающимся, церковь избегала их: исповеди более не принимались, служения проходили за закрытыми дверями.

Nicolas Bataille — Le IV-e cavalier de l'Apocalypse, La mort (la II-e pièce de la Tenture de l'Apocalypse d'Angers, 1373-1377 et 1382)

Тогда-то миряне и подумали, что гнев Божий могли вызвать грехи его земных наместников. Церкви начали припоминать главные, обыденные и тяжёлые грехи: мужеложство, прелюбодеяние, блуд, лукавство, чревоугодие. Служители не отвечали на наши вопросы, Бог оказался глух к нашим мольбам. Люди усомнились в их авторитете и начали искать утешение в собственных верованиях: появились флагелланты и «одетые в белое». Видя бездействие церкви, они отвергали её посредничество в общении с Богом, считая себя вправе проповедовать и исповедоваться. Первые аскетически хлестали себя шипастыми кнутами, выдирая мясо, до ручьёв крови на щиколотках, и сливались в песне боли с распятым Христом. Вторые постились, покаялись и собирали шествия о милосердии. Мне довелось их лицезреть однажды: толпа людей в белых одеяниях со свечами и распятиями пели и шагали за женщиной с 2 детьми. Не такую ересь церковь ответила инквизицией.

Прекрасный часослов герцога Беррийского — Процессия флагеллантов (~ 1409 г.)

Hartmann Schedel — Flagellants (Nuremberg chronicle, 1493)

«Одетые в белое». Les pénitents blancs et bleus du roy Henri III-e (Paris, 1583-1589)

Иные люди, чей рассудок был помрачён болезнью вокруг, просто сходили с ума: они внезапно бросались в пляс до полного изнеможения, заражая вычурным танцем других. Разочарованные в бездействии церкви и бессилии медицины, жители некогда процветавшего королевства нисходили до языческих корней и суеверий, ища во всём спасение. Они сжигали, топили и замуровывали чучела чумы. Её представляли то белёсой девой с красным шарфом, то слепой старухой, то чёрным всадником или великаном. Делали обереги, амулеты с ртутью или мышьяком. Наивно полагая, что выздороветь можно, лишь заразив другого, больные затёсывались среди толпы и выдыхали как можно больше. Даже церковники так боялись смерти, что перенимали эти народные поверья. На юге, в Монпелье, они зажгли в алтаре свечу, с фитилём длинной в стену городской крепости.

Hartmann Schedel & Michael Wolgemut — Dance of death (Nuremberg chronicle, 1493)

Не было ничего опаснее чумы, чем поражённый ум отчаянных людей, домыслы и предрассудки, бубонами вырастающие на нём. Вскоре народ перестал верить в беду, ниспосланную Богом, и объявил в ней себе подобных. Чумной яд, будь то порошок или мазь (независимо от состава) стали видеть у каждого нечестивого, прокажённого, изгоя, иностранца, иноверца или просто «белой вороны» — теперь народ вершил их судьбу. На моей памяти ни одного отравителя не схватили на месте преступления, а огульно обвиняли, пытками добивались признания и отправляли на костёр. Зато в подкрепление своих домыслов, простолюдины опирались на религию (Моисей, развеявший пепел над Египтом), а знать – на историю (первое известное им нашествие мора при Юстиниане I (541-750 гг.)). Власть подхватила настрой и из страха заражения приказала сносить лепрозории: повторились страшные деяния Филиппа Красивого, и погромы прокатились по нашей земле от Пикардии до Фландрии и Пуату. Постояльцев ждал скорый суд с единственным решением, конфискация имущества и костёр. Лазареты, куда силой тащили любого с (не)явными признаками болезни, со слов смотрителей, были хуже свинарников и конюшен – настолько ужасное состояние, что часть людей накладывала на себя руки, лишь бы не оказаться там. Умер ли ты или борешься за жизнь, — тебя свалят в чумную яму, закопают или сожгут, не глядя. Иные нарушали заповеди ещё ужасней, отбирая жизнь у близких: чтобы утаиться от повальных ссылок в лазарет и сохранить старинный дом, мои соседи по двору давеча убили и закопали младшего ребёнка, клеймённого чумой. Но и это порой не помогало: забирали даже состоятельных, чтобы обжиться в их опустевших домах. Евреев возомнили врагами Иисуса и, словно снопы сена, сжигали в ямах. Ни папа Климент VI (запретивший убивать евреев без суда), ни сеньоры (отдалившиеся, вместо оказания помощи) не были авторитетом для разъярённых горожан и ремесленников.

Pierart dou Tielt & Gilles li Muisit — Сжигание евреев во время эпидемии Чёрной смерти (Фрагмент «IV трактата» Gilles li Muisit. Турнэ, Королевская библиотека Бельгии, 1349 г.)

Глядя на страдания безнадёжно больных, невольно подумаешь, что лучше бы они умерли своей смертью. Или, по крайней мере, от себе подобных. Никто не мог точно сказать, как заражались люди, и как бороться губительным походом IV всадника. До недели после попадания миазмов человек мог вести привычную жизнь – чума набирала силы для атаки, раздувая близ сердца первый бубон. Когда он лопался и очернял кровь, мор безоговорочно, мигом вступал в свои права: больным овладевала мигрень, бросало в жар, лицо краснело. Иногда я готов был поверить в дьявольскую природу чумы. Глаза и прерывистое дыхание страдальца напоминали разъярённого быка; бедняга то лихорадочно бился в истерике и бредил, то с ужасом забивался в угол и часами молчал, харкал кровью. Но самым инфернальным была чернота, расходившаяся по некогда розовому телу: веки, язык, узлы на шее, подмышках и паху увеличивались до размера сливы и обретали цвет ночи. От больного исходил ни с чем несравнимый, даже с трупным зловонием, смрад. Наконец, после 3-5 дней непрерывных страданий, жизнь покидала тело. В нашем городе Смерть была безразлична к богатым и бедным, старым и молодым, мужчинам и женщинам. Она скашивала всех без разбора, отмеряя чуть больше времени самым живучим. Да и можно ль было продление их мук назвать отсрочкой?

Наряду с догадками богословов о божьей каре за грехи, и народа об отравлении, близкие к «науке о греховном» (земном), видели первопричину в другом. Часть врачей развила идеи Гиппократа о миазмах – хтонических и зловонных ядовитых испарений. Обычно они поднимались над болотами, кладбищами и людскими отходами, но нынче к тому же из трупных и чумных ям, разносясь ветром. Появлялись миазмы то ли в самой земле, то ли от приливов Сатурна — спорам об этом не было конца. Другие придумали учение о контагии, предположив, что здоровые заражаются от больных «семенами болезни», поэтому последних надлежало содержать до первых проявлений – на 40-дневном карантине, а потом в закрытых лазаретах. Но идея эта была слишком нова, и бороться с чумой предпочли проверенными, отчасти радикальными средствами. Всем, кто хотел спастись от чумных миазмов предлагали: бежать в подветренную сторону и долго прятаться вдали от их источников; очищать воздух кострами, звонами колоколов, выстрелами пушек, благовониями, молоком, пауками и дыханием лошадей; убивать чумной запах приятными ароматами (лавр, роза, розмарин) или запахом козлов; питаться бульонами; не спать после рассвета.

Медицина, в силу своего низкого статуса, оказалась полностью не готовой дать хозяйке-смерти хоть сколь-нибудь серьёзный отпор. Ректор нашего Парижского университета, вторя церкви, твердил, что врачевание – дело второстепенное, ибо гораздо важнее спасти душу, а не тело. У выпускников не было должных знаний и опыта: вместо хирургии их учили основам богословия, анатомия запрещалась. Лишь после долгих пререканий папа Климент VI разрешил моему земляку по alma mater, выдающемуся хирургу Ги де Шолиаку, вскрывать умерших от чумы для изучения. Однажды, знакомый врач с негодованием показал мне анонимное руководство, написанное, по-видимому, не без участия церкви: войдя в дом больного, первым делом лекарь должен был осведомиться о его причащении. «Сколько ещё людей умрёт, прежде чем достучатся до Бога?», — спросил врач. Искать ответ было глупо. Успехи медиков тоже прямо предписывались божьей воле, но неудачи – им самим: если больного изредка удавалось вылечить, «так было предначертано», в противном случае виноват был сам доктор. Неудивительно, что при такой неграмотности они боялись входить к больным и часто сбегали, не желая разделить их участь. Но даже эта трусливость, по иронии судьбы, не спасала их от заражения.

«Искусству исцеления» было нечего противопоставить несущемуся IV всаднику, она пала на колени перед этой унизительной болезнью. В итоге всё, что делали доктора, не боявшиеся исполнять свой долг – лишь ненадолго отсрочивали смерть. Наряду с цирюльниками они пускали «плохую» кровь, по совету Шолиака вырезали и прижигали бубоны. Считавшие чуму ядом лечили больного териаком с одним им известным составом. Алхимики рекомендовали прикладывать к узлам на теле драгоценные камни, что в первую очередь опробовала увядающая знать. Те, кто искал лекарство по «симпатии тела целительным предметам», вытягивали вредные соки магнитом. Позавчера жена владельца ярмарки, жившего через дом от меня, вызвала к захворавшему мужу доктора. Едва став бакалавром медицины в городском университете, он отправился набираться опыта в других странах, и вернулся в родную Францию в полной решимости остановить болезнь хотя бы в своём городе. От врача я услышал о «мощном и доселе неслыханном» средстве исцеления – помещении лягушек на бубоны. Автора столь интригующей идеи он не назвал, но объяснил целебное действие «равновесием жизненных соков». Сеньоры и градоначальники, по примеру Климента VI нанимали для жителей docteurs à bec (клювастых врачей), обязывающихся оставаться в городе, покуда буйствует мор, и лечить всех поражённых. За такую рискованную, но щедро оплачиваемую работу частенько брались вчерашние студенты, полные решимости искоренить проблему. Они надевали на лицо маску с красными стёклами для глаз и длинным клювом, в конец которого клали пряные травы для подавления чумных миазмов; а на тело – рубаху, штаны, сапоги и перчатки из плотного воска. Стучась в дома своей тростью, издали таких врачей (особенно поздними вечерами) сперва часто принимали за Смерть, пришедшую за следующей жертвой.

Бартоломей Английский — Вскрытие трупа (фрагмент трактата/энциклопедии «О свойствах вещей», ~ 1240 г.)

Paul Fürst — Der Doctor Schnabelof von Rom (plague doctor of Marseilles, 1656)

Там, где сохранилась власть разума и сеньоров, закрывались любые публичные места (построенный в Руане полдекады назад трактир «La couronne», и открывшийся за год до мора Авиньонский монастырь), запрещались большие собрания, ежедневно вывозили, сжигали или хоронили трупы.

Josse Lieferinxe — Св. Себастьян, ходатайствующий о пораженных чумой (1493 г.)

Остальные города и сёла опустели. La désolation est venu dans nos terres. Где оставшаяся горстка людей добралась до власти, воцарилась анархия. В некогда мирных городах разразились убийства, грабежи и разбои. Трупы волокли по улицам, пуская кровь и оставляли смердеть, чтобы столь удобный для одних разгул продолжался дольше. Стоит ли говорить, что обнищавшие пейзане да преступники, поддавшись животным инстинктам творили с женщинами! Словно Господь оставил Земле последний день, многие предавались пьянству, чревоугодию и прелюбодеянию, тем самым только подыгрывая чуме.

Pierart dou Tielt & Gilles li Muisit — Похороны жертв чумы в Турнэ (фрагмент миниатюры к «Хроникам» Gilles li Muisit. Турнэ, Королевская библиотека Бельгии, 1349 г.)

Солнце и ветер, доселе помогавшие нам, теперь сыграли злую шутку. Лучи были бессильны против трупных пожарищ, а когда дым рассеивался, то тёплый свет, жёлтый, как гной, будоражил миазмы. Свежий ветер, разносивший чистый воздух, теперь стал пособником чумы. В предместьях Парижа днём стоит смрад, а вечером да по ночам – мертвецкий холод. По городу, словно бубоны на теле больного, то тут, то там зажигались огни: пожар это или факела, часто лишь так можно было отогнать грызунов да воров. Могильщики III день не приходят за трупами, и те покорно служат излюбленным местом для крыс. Их полчища, которых доселе не видывал ни один крестьянин, сбегаются пировать на пляску смерти. Они стаями перебегают из амбара в амбар, из склада в склад, стекают чёрной массой в погреба, неспешно поедая невостребованные хозяевами запасы семян, зерна, орехов. Везде, куда ни взглянешь, горе и скорбь, царит страх. Когда это можно было услышать, увидеть такое, в каких анналах можно было прочесть, что города опустели, дома стали безлюдными, земля покинута, а поля слишком малы чтобы даже вместить смерть и ужас? Глядя на этот ужасающий пейзаж кажется, что все боги нас покинули. Одиночество воцарилось на всём белом свете.

Il n'y a pas d'espoir dans ces endroits. Pas du tout

Вот ступает куда-то, к залитому дымкой горизонту, юная девушка с мальчиком. Это Амисия и Хьюго из семьи де Рун, чьё поместье стоит на окраине, у леса и реки. Братец давно страдает от неизвестной хвори. Родители поначалу обращались к врачам, но ни в каких анналах нам с коллегами не удалось найти ключ к исцелению, или хотя бы схожие признаки болезни. Сам Канон врачебной науки, при всей своей фундаментальности и свежая, прорывная Анатомия были бессильны! Тогда Беатрис, мать Хьюго, обратилась к алхимии: выделив этаж под научные изыскания, она долго и упорно постигала азы трансмутации, смешивала 4 элемента, ртуть, серу и иные металлы с субстанциями, в непреклонной надежде создать эликсир для сына. Но тут к дверям поместья подступил мор. Опережая его, сея на пáру смерть да разруху, за де Рун младшими пришли вооружённые люди от Священной палаты – инквизиторы. 15 лет назад король подтвердил их привилегии, усилив свою власть, в противовес церковной. Сочтя судебную стадию преследования слишком громоздкой для «трудных времён», они рьяно, одним словом и взмахом вершили судьбы человеческие: кто из корысти аль услужливости, иные свято веря в свой долг перед Богом. Для родителей Амисии и Хьюго 2 обвинений, в отравлении чумой и ереси хватило, чтобы по произволу исполнить приговор на месте. «Бог осудил тебя, и я твой палач» — вспоминали дети, сбегая через заваленную трупами реку. Имение разорили. Никто не осмелился приютить страждущих, как и перечить инквизиции.

Словно гончая, сорвавшись с поводка, она пустилась вслед за братом и сестрой, надеясь урвать награду за поимку. Измученные и обездоленные, они бредут в поисках, надёжного пристанища и знакомых, но не сдаются: питает надежда в последних словах матери о далёком алхимике с лекарством для Хьюго. Цветуще-серым днём её дети прячутся от погони, а тёмными ночами за убегают от потоков крыс. Немало людей они ещё повидают по дороге: добрых и злых, простодушных и корыстных, простолюдин и разночинцев, здоровых и больных. Изредка сироты найдут попутчиков; сочувствующих же не на словах, а на деле, готовых дать кров и обучить навыкам полевым остаётся всё меньше. Пейзажи сестре с братом встречаются мрачные и недружественные: пышущая деревня превратилась в деревянные короба с пустыми глазницами, заряженная катапульта застыла неподвижно в ожидании команды. Дома ещё долго никто не заселит, а орудия не выстрелят «очищающим» порохом. Амисия теперь за главного, братишке нужно во всём её слушаться. Случись что, сам он себе не поможет, хоть паренёк и отважный. Сестра у него смышлёная да рукастая: что надо сварганит, умеет охотиться, так что голодными они не останутся. Похитрее бы им только быть: нынче подобные лишь так и выживают. Одному Богу известно, куда приведёт их путь. Я буду молиться Святому Николаю и Батильде в надежде на лучшее.

___________________________________________________________

Хронология:
1) 1315–1317 гг. – Великий голод.
2) 1337–1453 гг. – 100-летняя война. * 1337–1360 гг. – Эдвардианская война.
3) 1347–1353 гг. – Эпидемия чумы (в Европе). * Во Франции – с 1348 г.
4) Время начала игры – 1349 г.
* Название «Чёрная смерть» пошло от дословного перевода с латыни на скандинавские и германский языки прилагательного «atra» (которое обозначало «тьму» как огромное число/великое множество). Современники же называли чуму «огромной смертностью» или «великой опасностью».

Источники:
1) Мейкок А.Л. История инквизиции. Москва: Клевер, 1926 (пер. 2002). 384 с. URL: litresp.ru/kniga/ru/%D0%9C/mejkok-a-l/istoriya-inkvizicii.
2) Даниэл Милан. Тайные тропы носителей смерти. Москва: Прогресс, 1990. 416 с. URL: www.sivatherium.narod.ru/library/Daniel/main.htm.
3) Мари-Анн Поло де Болье. Средневековая Франция. Москва: Вече, 2016. 384 с. URL: history.wikireading.ru/11114.
4) Johannes Nohl. La mort noire: chronique de la peste d’après les sources contemporaines. Paris: Payote, 1986. 323 p.
5) Elizabeth Yost. The Black death: bubonic plague of 1348 (final digital porject). Washington: Washington state university, 2016. URL: history.libraries.wsu.edu/spring2016/2016/01/20/research-assignment-1-3.
6) John Aberth. The Black death: the great mortality of 1348-1350: a brief history with documents. Boston: Bedford/St.Martin's, 2005. 200 p.
7) Jonh Kelly. The great mortality: an intimate history of the Black death, the most devastating plague of all time. New York: Harper Perennial, 2006. 400 p.
8) Joseph P. Byrne. Encyclopedia of the black death. Santa Barbara: ABC-CLIO, 2012. 429 p. URL: ru.scribd.com/doc/299662632/Encyclopedia-of-the-Black-Death-by-J-Byrne.