Перевод книги «Горе-творец/The Disaster Artist» [Глава 4]

Продолжаем переводу книги «Горе-творец», повествующей о создании известного в узких кругах «шедевра» «Комната/The Room» (2003) за авторством великого и ужасного Томми Вайсо. Из этой главы вы узнаете как Томми читал Шекспира и познакомился с автором. Как они выбирали пьесу и вместе репетировали в его, в высшей степени удивительной, квартире. Может даже узнаете сколько Томми лет и как этот человек решил стать актёром.

Глава 1: О, привет, Марк
Глава 2: Франция победила
Глава 4: У тебя есть секреты?

«Планета Томми/ Tommy's Planet»

У него было столько реальностей и он верил в каждую из них.

— Том Рипли, «Талантливый мистер Рипли»

Дэвид и Донна были партнёрами по сцене на занятиях у Джин Шелтон и были очень милыми людьми, но они уже находились под угрозой восставшего из мёртвых Сэмюэля Бэккета который наступал на Сан-Франциско словно Годзилла. Я сидел в паре рядов от Шелтон, которая чесала нос уткнувшись в колени. Когда Дэвид и Донна отыграли свою сцену из «Waiting for Godot/ В ожидании Годот» Шелтон молчала как и все остальные. Дэвид и Донна стояли на сцене, словно овцы на заклании, ожидая кого из них съедят первым.

Джин Шелтон выглядела почти как мастер Йода: коренастая, в очках, с белёсыми волосами. Но нам, как ученикам, она больше казалась Дартом Вейдером. Когда поднимаешься на сцену, то смотришь на неё с чувством ужаса и лёгкого нервного возбуждения. Она была лучшим учителем и поэтому тебя не волновало нравишься ли ты ей лично; ты просто хотел, чтобы она уважала тебя как профессионала.

Шелтон проводила свои занятия в подвале на Саттер Стрит возле Юнион Сквер в Сан-Франциско. В качестве сцены было выбрано достаточно тёмное место, но благодаря системе освещения её всегда было видно, особенно её белые волосы. И пока ты ждал её приговора, прямо как Дэвид и Донна сейчас, самыми страшными были первые слова. У неё был среднеамериканский акцент с мягкими и длинными согласными и жёсткими гласными. Этот громкий, командирский голос заполнил комнату, рассекая тьму:

— Ужасно, — Шелтон обратилась к Дэвиду и Донне, — это было просто… я бы предложила вам попробовать ещё раз, но сомневаюсь, что вы сможете лучше.

Она ждала пока Дэвид и Донна заговорят. Они молчали. Они не могли даже взглянуть друг на друга.

— Кроме того, очень слабый материал. Не вижу в этом ничего хорошего, да и полезного, – она выдержала паузу. – Прощу прощения.

Ещё один факт о Шелтон — у тебя никогда не сложится мнение, что весь этот негатив приносит ей удовольствие. Ей всегда хочется, чтобы ты стал лучше. Дэвид и Донна сошли со сцены и рухнули на свои места. Шелтон окинула всех нас взглядом:

— Кто-то ещё хочет выступить? У нас ещё есть время. Сцена свободна.

Сиденья в театре были очень старые, так что их скрип хорошо отражал насколько беспокойной была группа. И этим вечером стулья заскрипели как никогда раньше: все были готовы встать и выйти.

К моему, как и всех остальных вокруг, удивлению кто-то стоял в задних рядах. Это был тот пират с прошлой недели. Сегодня он был в чёрных штанах с ремнём на массивной пряжке и блестящей жемчужной рубашке. Он направился к нам сгорбившись, его руки едва двигались. Он буквально наслаждался каждым шагом на пути к сцене. Он ушёл за кулисы и вернулся с раскладным стулом, который он поставил на сцене спинкой к залу. Он уселся, широко расставив ноги, и откинул назад свои длинные чёрные волосы. И вдруг показалось, что этот парень просто восхитительный. Никто другой бы просто не рискнул себя так вести.

— И что ты нам покажешь, Томас? — Шелтон спросила его.

— Нет, не Томас. Я Томми.

— Так что там у тебя, Томми, — она уже устала и сидела, почёсывая нос.

— Шекспир, 116 соната.

— О нет, только не снова, — я услышал чей-то шёпот в стороне. Теперь я очень пристально наблюдал за Шелтон.

— Приступай, — она сказала.

— Мешать соединенью двух сердец, — начал он. — Я не намерен, — он рубил каждую реплику, словно они были его смертельными врагами. И когда строки требовали чистого произношения он мямлил, когда нужна была мелодичность он был монотонным. Всё что он сказал – было, очевидно, продуктом усердного отречения от эмоций. Он был ужасен, беспечен и словно под гипнозом.

Мы вновь ждали, оцепеневшие от молчания Шелтон.

— А что именно это было? — наконец она сказала. – Что ты пытаешься тут показать?

Парень перекинул волосы через плечо:

— Это сонет, — он сказал.

— Да, — она сказала, — но что именно ты пытаешься сделать?

— Донести послание, — он выпрямился, — выразить эмоции Шекспира.

Этот акцент, мне подумалось. Он звучал как французский, но не совсем. Было в этом что-то австрийское?

— Это сонет, — он продолжил, — вы знаете, что такое сонет?

— О боже! – раздалось справа и руки девушки закрыли рот.

— Да, — сказала Шелтон, из неё вырвался сдавленный смешок. — Я знаю, что такое сонет. А вот чего я не могу понять, так это то, что вы тут пытаетесь исполнить.

Парень молчал и его лицо мгновенно налилось краской. Шелтон сразу это заметила и перешла в режим спасения:

— Так, смотри, — она сказала, — стул тебе не помогает. Он только отвлекает. Может тебе стоит попробовать ещё раз… стоя.

Его лицо напоминало теперь помидор с глазами. Но он не растерялся:

— Я не соглашусь, — он сказал, едва сохраняя контроль над собой. Все в этом помещении, хоть немного, но боялись Шелтон. Но, определённо, никто никогда не злился на неё за выражение собственного мнения. Но этот парень её не боялся. Это дарило необычайное чувство свободы – наблюдать, как кто-то спорит с ней.

— Ага, я вижу, — она встала со своего места и окинув нас всех взглядом добавила, — Вы все можете идти.

То, что я сейчас увидел почти никогда не случалось во время практических занятий. Пират не просто схватился с ней, он был бесстрашен. Я хотел лучше познакомиться с ним. И всех нас у него меньше всего причин быть таким самоуверенным. Я был заинтригован.
Моя мать, с который мы собирались сегодня поужинать, ждала меня у выхода. И пока я описывал ей французского парня, которого я видел в аудитории, исполнитель сонеты собственной персоной прошёл мимо нас.

— Да вот же он, — я сказал.

Мама с энтузиазмом направилась в его сторону, чтобы поздороваться, как всякий француз поступает при виде земляка в радиусе двух километров вдали от родины.

— Прощу прощения. Мой мальчик сказал, что вы из Франции. Всё верно? – она обратилась к нему на французском.

Парень развернулся с таким видом словно она залезла к нему в карман и тихо сказал:

— Боюсь, что нет, – он сказал на французском

— Вы разве не француз? — моя мама не сдавалась.

— Мне нужно идти, – сказал парень уже на английском и загадочно улыбнулся.

Мы с мамой наблюдали как он растворяется в ночи города.

— Я думал он француз.

— Этот парень не француз, — и мама добавила, — Кем бы он ни был, у него такой вид, словно его в соковыжималку засунули.

«Кое-что гораздо большее» — именно так мой агент описал мне это и чем больше я вникал, тем серьёзнее это звучало. Фильм назывался «Полевые цветы/ Wildflowers» (1999). В нём играли Дэрил Ханна, Эрик Робертс, Клиа Дюваль и съёмки должны проходить в Сан-Франциско. Я смотрел на это как на возможность вырваться из забвения и пробиться в Голливуд.

Я уже несколько раз звонил агенту. Затем она позвонила сама и сказала:

— Всё было в порядке, но кое-кто подошёл лучше.

И когда мама увидела, как я расстроился, многозначительно добавила:

— Я же тебе говорила.

И когда твой самый близкий человек предлагает бросить твоё любимое дело – сложно этого не сделать. Её голос по-прежнему сидел у меня в голове. Карьера актёра? Это мираж и фикция. Агенты? Само зло с картотекой. Я был раздавлен и даже не хотел идти на занятия сегодня вечером. Это чувство владения ситуацией просто испарилось. Курсы по актёрскому мастерству, как стало очевидно, ничего не гарантировали.

Единственная вещь, которая меня вела в аудиторию был этот пират и возможность снова понаблюдать его чудачества на сцене. На прошлой недели, по среди сцены он схватил со стола стакан с водой и швырнул его в стену. И затем продолжил играть словно ничего не случилось. Когда Шелтон спросила его, зачем он это сделал, то получила ответ: «Я был в зоне».

Вообще, всякий раз, когда Шелтон оспаривала его креативные решения, он отвечал с полной убеждённостью в своей правоте и объяснял ей все тонкости ремесла, как это привыкла делать сама.
Этим вечером ожидалось последнее выступление пирата с нынешней партнёршей. Они решили показать сцену из «Трамвай «Желание»/ A Streetcar named Desire». Я не сомневался в том, какую сцену они выбрали.

Короче говоря, Пират в белой майке с конским хвостом длинных чёрных волос бродил по сцене выкрикивая «Стелла!» намного чаще чем требовалось по сценарию, срываясь на рыдание. Он даже не заботился о том, чтобы направить свои агонизирующие эмоции на партнёра, как того требовала сцена. Он играл в пустоту. Две девушки в первом ряду сжали друг другу руки только чтобы сдержать смех. Уже взрослый актёр, сидевший рядом со мной всегда снисходительно относившийся к ошибкам начал смеяться так сильно, что зарылся лицом в свитер.

Партнёрша Пирата отчаянно пыталась привлечь его внимание и заставить играть по сценарию, но он продолжал выкрикивать: «Стелла! Стелла!» пока он не упал на колени и закрыл лицо руками, зарыдал и в завершение пронзительно закричал «Стелла!».

Худшие из выступлений встречают гробовым молчанием. В этот раз было иначе. По залу пошли перешёптывания и смешки. Все в аудитории знали – они стали свидетелями одного из самых восхитительно-сумбурных и бездарных представлений в своей жизни.

Что касается меня, я словно заново родился. Я ещё никогда не был так счастлив находиться в этой аудитории.

Шелтон не дожидаясь реакции распростёршегося прямо перед ней парня спросила:

— Томас, или Томми. Прости. Но я должна спросить тебя снова, что ты пытаешься тут исполнить?
Он поднялся с колен, его лицо покраснело, а в глазах читалось моральное истощение.

— Я показывал сцену, написанную Теннесси Уильямсом, – Шелтон взглянула на его взрослую партнёршу, но та лишь безнадёжно покачала головой.

— Нет, Томми, я не думаю, что ты сделал именно это, — я чувствовал, как мозг Шелтон составляет план грядущей атаки, оглядываясь по сторонам. – Во-первых, ты ничего не сделал чтобы показать цель Стенли в сцене, — он оглянулась и развернулась на месте. – В чём цель Стенли в этой сцене?

— Стенли истеричен, — он сказал.

— Нет, … это не цель. Стенли любит Стеллу. Он хочет заполучить Стеллу. И если он хочет это сделать, поговорить с ней, то он не должен кричать в зал картинно вскидывая руки. Он должен обратиться к ней. Но ты её едва ли заметил. Пока ты тут выступал её толком и на сцене не было.
И тогда я понял, что он пытался там сделать – он искал камеру. Он не думал о Стенли. Он думал о Брандо – для него сцены не существовало. Он просто обращался к несуществующей камере.

— Вы не правы, — он обратился к Шелтон.

Я не думаю, что она его услышала, так как продолжила говорить:

— Также, Стенли очень сильная личность: с мужественным характером и стержнем. Он добивается Стеллы. Он не кричит, потому что его поглощает боль. Стелла стоит прямо перед тобой, но ты кричишь в противоположном направлении. Так что я снова спрашиваю: что ты пытаешься сделать?

— Прошу прощения, — сказал пират, — можно я вас поправлю?

— Нет! – вскричала Шелтон, указывая на него. – Не можешь!
Никто теперь не смеялся. У меня была мысль, которую я не смог правильно сформулировать даже сегодня. Я понял, что он должен быть моим следующим партнёром. Мне нужно будет играть вместе с этим парнем.

Может ему удастся меня подбодрить. Возможно, я узнаю секрет его бесстрашия. Что делает его таким самоуверенным? Мне было искренне интересно это узнать. Дело было не в его игре, которая, конечно, была исключительно ужасна. Он был чудесным образом неуязвим; единственный человек в нашей группе, да и в любой другой, в которой я был. Мы на сцене просто игрались с химией героев, он же метал молнии, готовый поджечь всю лабораторию.

После того как Шелтон отпустила нас я сразу направился к этому парню. Он собирал свои вещи, а на его лице всё ещё сохранялось напряжение. Я знал, что люди желающие поговорить так не выглядят. Так что я перешёл сразу к делу:

— Хочешь поработать над сценой вместе?

Он посмотрел на меня прищурившись, его рот был едва приоткрыт: я не мог понять он раздражён, оскорблён или польщён.

— Ты и я?

— Ага.

— Почему ты меня спрашиваешь? – он бросил раздражённо.

Прямота его вопроса застала его врасплох.

— Я просто подумал, раз у тебя больше нет партнёра, так что… — он остановил меня жестом и вытащил из кармана визитку с надписью Street Fashion USA. — Что же, — он продолжил, — вот возьми, позвонишь мне по этому номеру. Только по этому номеру. Мы друг друга поняли? Я это обдумаю.
На визитке под логотипом Street Fashion красовалось имя – Томас П. Вайсо.

— Зови меня Томми, — он сказал, поймав мой взгляд на его имени, — не Томас.

У него была странная фамилия, которая читалась как «oiseau» — птица по-французски. Но французские имена не начинались с «В».

— Меня, кстати, Грег зовут, — он ничего не ответил, развернулся и пошёл.
Я позвонил ему на следующий день. Он опять звучал раздражённо и спросил какую пьесу я выбрал.

— Я не смог пока найти такую, — я сказал. – В моём районе не много мест где можно купить пьесу.

— О, — он ответил, — ты явно живёшь где-то в пригороде. Приезжай в город, в Сан-Франциско и мы подберём одну. Увидимся в четверг, днём часа в 3 у входа Bank of America. Только не опаздывай.
Я не знал чего ждать и появится ли он вообще, так что я взял с собой футбольный мяч. Если всё сорвётся, то хоть смогу пойти поиграть в парк.

Томми опоздал на 20 минут, появившись на белом блестящем Mercedes-Benz C280 1998 года выпуска. Я такого не ожидал. А что я ожидал? Скорее катафалк или хотя бы фургончик мороженщика. Я бы скорее ожидал, что он приземлится на фермерском кукурузнике на Маркет-Стрит, и только затем усядется в блестящий без единого пятнышка Мерседес. Я открыл дверь и уселся на переднее сиденье.

— Хорошая машина, – я заметил, как бы между прочим.

Томми уставился на меня через солнечные очки.

— Не говори обо мне, ясно?

— Не говорить о тебе?

— На занятиях. Не говори обо мне на занятиях.

— Ясно, — я понять не мог о чём он говорит, — что ты имеешь ввиду?

— Мы не обсуждаем машину. Что я вожу и так далее. Ясно?

— Ты имеешь ввиду сейчас или…?

— Мы говорим сейчас. Но в аудитории не обсуждаем.

Он что-то записал о моём мяче и на его лице отразилась мерзенькая улыбка.

— Что же, у тебя есть мяч. – он посмотрел на меня. — Я вижу у тебя на лбу написана какая-то схема.

— Схема? Да нет у меня никакой схемы.

Он сразу стал серьёзным:

— Так ты хочешь сыграть?

Я не знал, что и сказать, да и толком не уловил что он имеет ввиду. Мяч, схема, игра — это сбивало с толку, особенно его акцент.

— Играть, — он повторил более напряжённо, — сыграть нашу сцену.

— А, нет. Я думал ты сказал…

— Так что мы собираемся играть вместе и вместе продумаем нашу сцену. Ясно?

— Ясно, — ответил я, думая, во что я себя втянул.

Мне уже не то, чтобы сильно и хотелось играть с ним. Я знал всего несколько мест где можно купить пьесы и на этом мои познания в теме заканчивалось. Но в сравнении с Томми я был кандидатом наук по современной американской драме. В магазине я попросил показать несколько современных авторов вроде Мамета и Симона с сильными мужскими героями, которые могут нам подойти, но Томми сказал: «Нет!». Он предложил взять The Glass Menagerie/ Стеклянный зверинец, утверждая, что Теннесси Уильямс его любимый автор, но мне кажется Уильямс ему нравился потому что он написал “Трамвай «Желание»” – фильм, который ему очевидно нравился. В Стеклянном зверинце было достаточно сцен с двумя взаимодействующими мужскими персонажами без посторонних. Но я хотел сыграть с Томми что-то более современное.

— Давай возьмём что-нибудь другое… что-то посовременнее, — я протянул Томми несколько пьес, которые написали за последние 10 лет.

Было видно его раздражение. Он отказался от моего предложение и снял очки:

— Почему у тебя волосы выглядят как пончик?

— Что? – я взглянул на него ничего не понимая.

— У тебя волосы на пончик похожи.

Чтобы это не значило я не отвечал.

— Слушай, — сказал Томми показывая мне пьесу, — мне эта нравится. Будем играть это.

Это была австралийская пьеса. Я никогда о ней не слышал ни до ни после. Она была о парнях, которые тусовались вместе, обсуждали девушек, музыку и вообще болтали о жизни, как вдруг начинали угрожать друг другу и набрасываться с кулаками. Прежде чем я успел сказать да или нет, Томми уже направился к кассе с двумя экземплярами.
Мы сидели в машине, Томми выглядел отстранённым и сдержанным:

— Мне нужно поесть, потому что я становлюсь раздражительным, — он закатил глаза. – Не волнуйся, я плачу.

Он говорил очень бесцеремонно, и его внезапное предложение заплатить выглядело несколько пассивно-агрессивно. Я только угрюмо кивнул. И почему я думал взять Томми в партнёры – это будет весело?

— Эй, Грег, — Томми заметил мою угрюмость.

Он перебирал пальцами по фигурке Трансформера на турбине. Он был похож на вооружённого краба – просто дешёвая игрушка из Хэппи-Мил, которую можно было у видеть в спальне у ребёнка.

— Будь осторожен, Грег, — сказал Томми покачивая игрушку, — будь осторожен или монстры схватят тебя.

Я считал, что он пытается растопить лёд между нами, но обычно лёд пытаются растопить прежде чем рискуют сунуться в ледяное озеро, а не после того как застрял в самом центре.
Кстати, сколько Томми было лет? Одевался он так, словно ему было лет 20. Если судить по поведению, то его можно было принять за подростка. Взять хотя бы робо-краба в машине за $60.000. Но было что-то в его лице, в его глазах… И я был готов поспорить, что ему было лет 40, по меньшей мере.

Томми хотел поесть в Pasta Pomodoro на Ирвинг Стрит, неподалёку от парка Золотые Ворота. Мы сели за столик и заказали еду. Томми заказал pesto pasta, суп Менестроне. салат Цезарь и стакан горячей воды. Заметив удивлённое лицо официантки, он добавил:

— Да, я знаю. Я настаиваю. Просто я ем как слон.

Через несколько секунд, после того как официантка оставила нас, Томми вытащил две пьесы и протянул мне один экземпляр.

— Отлично, — он сказал, — теперь давай играть.

— Подожди, — я сказал, — сейчас?

Томми был непреклонен:

— Ну так что? Да. Мы сделаем это сейчас.

— Может, сначала поедим? — я оглянулся: столики вокруг были заполнены людьми.

— Что? Ты не целеустремлённый актёр? Репетиция – это очень важно.

Томми выглядел очень многообещающе в том, что касается выбивания дерьма из меня. Я открыл свою пьесу.

— Откуда ты хочешь начать? – он открыл первую страницу.

— Мы начнём с самого начала.

Томми выбрал героя, который начинает первым – его звали Джок. Вот какими были его первые реплики: «Этот шумный филемон. Этот долбодятел. Прямо как мой учитель английского». Томми делал особый акцент на «Этот», спотыкнулся на «шумном» и в полной растерянности произнёс «Филемон». Он спросил меня кто такой филемон. Я понятия не имел. Мы перешли к «долбодятлу». Он хотел узнать кто же это. И опять, я не знал, но ответил, что это какой-то аромат. Ничего особенного. Нужно идти дальше. Невероятно, но и на «учителе английского» он споткнулся. Да уж, Томми сделал не лучший выбор, когда взял эту пьесу. Первой репликой моего героя было: «Поёт». Я произнёс свою реплику и ждал, когда Томми произнесёт свою. Но он этого не сделал.

— Грег, ты должен говорить громче. Понял? Слишком тихо для такой реплики.

Я хотел сказать, что говорю так тихо, потому что мы в ресторане, а вокруг люди.

— Я думаю и так нормально, — сказал я тихо.

— Нет, не нормально, — он ответил. – Ты говоришь слишком тихо. Нужно повысить тон. Я терпеть не могу однообразный бубнёж.

Я повторил реплику, чтобы избежать дальнейших унижений.

— Хорошо, уже лучше. Пока что, – он сказал.

Мы продолжили, пока Томми не дошёл до строчки: «Я распахал весь загон», которую он прочитал со всей силой и энергией сенегальского иммигранта на экзамене по английскому в миграционной службе. Он опять взглянул на меня:

— Почему ты меня не поправил? Ты не помогаешь мне, — он уставился в книгу. – Что это значит?

Это значило, что он решил выбрать другую пьесу. И тут мы подошли к тому редкому моменту, когда мой герой действительно что-то говорит, а не просто реагирует на чужие реплики. Томми опять сказал говорить мне громче, словно учитель теряющий терпение с нерадивым учеником.
Так мы и продирались через всю пьесу. Люди, сидевшие поблизости, сначала делали вид, что не слушают. Но вскоре по залу прокатился едва сдерживаемый хохот. Все на нас глазели. Ничего из этого Томми, казалось, не замечал. Я даже, в каком-то роде, завидовал ему.
Было уже часов 5 вечера, когда мы вернулись в машину Томми.

— Итак, — он сказал, — я смотрю у тебя с собой футбольный мяч.

— Ага, — я ответил, — я собирался потом поиграть.

— Тогда пошли поиграем в футбол.

Я взглянул на его чёрные туфли и строгую рубашку.

— Ты уверен? Ты не очень-то одет для футбола.

— Да, совсем об этом забыл. Но я хочу сыграть.

Летом я обычно играл в парке «Золотые ворота» и думал, что мы поедем туда. Через несколько минут мы припарковались возле здоровенных эвкалиптовых деревьев. Тут не проводились какие-то летние соревнование и людей было не много.

— Бог мой, — сказал Томми, — да здесь адская жара. Он пошёл к машине что бы накрыть лобовой стекло. Его бледное лицо в лучах солнца выглядел ещё более бледным. Я даже видел, как на его лице появились красные пятна. Челюсть была лучшей его частью – такая большая и прямая прямо как у актёра в которого влюбляются все женщины. Всё остальное же было просто… ну такое.

— Этот парк – идеальное место для вампира, — сказал Томми, радостно оглядываясь вокруг. – Я думаю, вампиры из Алькатраса живут здесь.

Мне было нечего ответить на это.

— Ладно, — сказал Томми, побежав на газон, — давай сыграем пока у меня инфаркт не случился.
Томми сказал не поддаваться ему, ведь он довольно часто играет в футбол. Когда мы пришли на поле я дал ему дальний пасс. Он едва поймал мяч.

— Кстати, а ты сам откуда?

— Новый Орлеан. – он ответил.

Томми бросил мне мяч. Я дал пас обратно. Судя по всему, Томми впервые увидел футбольный мяч. Но он пытался. Когда он решил пнуть мне мяч по полю пополз зловещий туман. Температура резко пошла вниз, словно приспосабливалась к присутствию Томми. Томми начал издавать странные звуки, вроде «УууУУУууу». Он начинал проигрывать. Когда он попытался забить свой гол, то закричал «Тачдаун». Я поймал себя на мысли, что мне даже весело.
Томми спросил, что я думаю о Джин Шелтон.

— Она мне нравится, — сказал я бросая мяч, — она строгая, но справедливая.

Томми дал мне пас:

— Как ты знаешь, мы повздорили. Мне кажется я ей не нравлюсь, ну и что с того. Я говорю то что чувствую. Чувства, понимаешь. Как человеческие существа, это всё чем мы обладаем. Знаешь, я приложил столько усилий чтобы попасть к ней.

— Что ты имеешь ввиду?

— Сначала я учился с её сыном. Крисом. Ты его не знаешь?

Я не знал, что у Джин Шелтон есть сын.

— Нет, я не знал.

— Он не очень-то дружелюбный парень, знаешь ли. Как-то раз на занятиях мы повздорили, и он бросил в меня карандаш.

Несмотря на то, что я не был знаком с Крисом, было не сложно в это поверить.

— Они играют в политиков, — сказал Томми и продолжил, — Я видел тебя однажды, когда ты посещал занятия Джин.

— Правда? Когда это?

— Пару месяцев назад. Ты там сидел такой словно властелин мира.

— Я? — властелин мира? — я жил с родителями и не мог себе позволить даже велосипед.

— Я хотел выступить перед тобой, но ты ушел прежде чем я успел с тобой поговорить.
Это было очень странно.

— Почему?

— Я подумал, «Ох я смогу впечатлить этого американского парня. Я покажу что такое настоящая игра».

Мы побросали мяч ещё немного в полной тишине.

— Ты был в Лос-Анджелесе? – он спросил.

— Пару раз.

— В Лос-Анджелесе, бог ты мой. Все хотят стать большими звёздами. Ты ходишь в спортзал и на занятия и все, кого ты видишь сплошь актёры, актёры. А куда эти люди деваются. Ну те у которых ничего не получается. Держи в уме, что все там ждут своего шанса. Все эти смазливые парни.

— Ты просто должен делать всё что в твоих силах, — ответил я.

— Нет, извините, молодой человек. Можно я тебя поправлю? Ты должен делать гораздо больше. Ты должен стать лучшим.

Не знаю почему, но слова Томми засели во мне. Может это было именно то, что я делал неправильно. Только хотел стать лучшим, а не пытался им стать. Я рассказал Томми как близок я был к получению полноценной роли в кино неделю назад, и каким опустошённым я теперь себя чувствую.

Томми перестал пинать мяч и подошёл ко мне:

— Тогда ты должен собой гордиться! Нужно думать позитивно. Большинство к подобному даже близко не стояли, — он замолчал и снял очки. – Ты можешь стать отличным актёром.
С тех пор как я понял, что не буду в «Полевых цветах» не один человек и не думал меня утешить. Томми был первым. Так что он смог меня к себе расположить.

— Спасибо, — сказал я тронутый его искренностью. Томми и не знал, как близко я был к тому чтобы бросить актёрскую карьеру. Его маленькая речь помогла, даже очень.
Пока мы шли обратно, Томми не спускал глаз с турников и гимнастических колец на местной спорт-площадке.

— А ну глянь, — он сказал и ухватился за кольца повисев так несколько секунд, он повис в позиции «железного креста», разведя руки с кольцами в стороны на уровне плеч. Он не касался земли и, что удивительно, до сих пор не вывихнул плечи. Но как демонстрация силы – это было великолепно, но более того он очень грациозно спрыгнул вниз. Томми рухнул на землю, и каждая его вена на шее и лбу сигнализировали о его напряжении.

— Ты что был в Олимпийской сборной по гимнастике или типа того? – спросил я.

Томми засмеялся, восстанавливая дыхание:

— Ты задаешь слишком много вопросов.

Томми протянул мне одно из колец и предложил самому попробовать.

— Нет уж, спасибо, — ответил я.

— Да ладно! Просто попробуй. Не будь цыплёнком.

— Если я сейчас попробуй повторить то, что ты сделал, меня придётся везти в больницу.

— Нет, только не больница, — он подошёл ко мне и крепко похлопал по спине. – Не драматизируй. Кроме того, ты в хорошей форме.

Когда он высадил меня возле метро, мы обменялись этими запутанными знаками и рукопожатиями «настоящих дружбанов»:

— Ну будь в поряде, – он сказал. – нам нужно будет отрепетировать ещё два или три раза перед занятием. Это важно. Я ведь серьёзный актёр.

— Я знаю, пока, Томми.

Он уехал, но позвонил уже на следующее утро даже не представившись:

— Я заболел, — он сказал.

Пару дней спустя мы репетировали уже у Томми на квартире. Он подобрал меня в центре города. Тогда шёл сильный дождь, и он опаздывал. Когда я сел в машину он сказал:

— Мы шикарно провели время играя в футбол, но теперь пора репетировать. Займёмся настоящей работой.

Мы поехали у нему домой. Я понятия не имел почему Томми прото не сказал мне свой адрес, а заставил ждать посреди улицы. Он, к тому же, не знал как пользоваться дворниками на лобовом стекле. Он вглядывался в стекла так пристально, как только мог и крестился после каждой церкви, которую мы приезжали. Едва не убив нас пару раз по дороге, Томми добрался до парковочного комплекса, в котором почти не было машин. Но завидев хоть одну он тут же бил по тормозам. Он занял место, перед которым на двери висел постер с Майклом Джексоном. Припарковавшись он полез на заднее сиденье за противоугонным устройством известным под названием «Перехват». Он повесил его на руль, но не застегнул. Я спросил Томми, собирается ли он закрывать её. Выяснилось, что он потерял ключи, а одно наличие этого агрегата уже отпугивало воров.

По соседству стояла его вторая машина: бежевая Trans Am начала 1980-х. Все колёса были спущены и покрыты толстенным слоем пыли на которых (Томми?) был нарисован символ убийцы «Зодиака». Это даже заставило меня нервничать, пока Томми не сказал, что понятия не имеет о значении этого символа. По крайней мере я теперь был уверен (наверное), что Томми не убьёт меня в своей квартире.

Для того, чтобы подняться на лифте в его апартаменты нужен был ключ. И когда Томми вытащил из кармана кольцо с ключами загадка с исчезновением ключа для его противоугонки разрешилась сама собой. Кольцо Томми было диаметром с тарелку, а ключей там было столько, что он был похож на средневекового тюремщика. Несколько секунд он перебирал ключи, в поисках одного от лифта. Послышался отдалённый грохот – лифт спускался: я представлял себе такой старинный лифт какие должны быть в психбольницах с богатой историей.

— Должен тебя ещё раз попросить, — начал Томми, когда двери лифта открылись, — ты не должен обо мне говорить: где я живу, например.

— Я не собираюсь ничего о тебе рассказывать. Даже своему коту.

Квартира Томми ощущалась как локация из зарубежного фильма в жанре нуар: такое же мрачное, чарующее, рождающее трагедии пространство. Вся она была покрыта обрывками бумаги и различной документацией. Вдоль стен громоздились одна на другой коробки с видеокассетами и офисным оборудованием. В каждом углу стояли забытые одеждой пакеты c логотипом STREET FASHION USA. Я сразу узнал их по карточке, которую он мне дал неделю назад. А в одном углу стояла статуя голубого единорога с золотым рогом. Рядом стояла тележка, заполненная пластиковыми коробками, а напротив стоял манекен в причудливой позе. Если бы вы его увидели, о подумали, что его здесь зарезали и оставили умирать. Полки были уставлены десятками фигурок Далматинцев и игрушками Дисней. Все окна были закрыты красными шторами, едва пропуская свет, так что в комнате была атмосфера фильма ужасов. Паркет в квартире был застелен шкурами зебр. И насколько я мог понять многие из них уже были изорваны или испачканы. За этой квартирой явно тянулась долгая история беспорядков.

Томми показал мне свою квартиру, начав с фото на стенах, на большинстве из которых был он сам, включая несколько больших портретов в неоклассическом стиле. Я как франкоговорящий не хотел диагностировать синдром у человека, который решает заказать портрет маслом самого себя, но звучит это как nouveau riche – богатый выскочка. Он показал мне свой маски черепа, статую Пинокио, вазы с засохшими розами, Ацтекские и африканские реликвии, маленькую Статую Свободы, поэму с названием «I Do Not Choose to be a Common Man/ Я не желаю быть обычным человеком» и многое другое.

На одном из столов стояла фотография Томми на фоне Эйфелевой башни, но выглядела она так, словно её сделали в 1960-е. Томми поймал мой взгляд на ней:

— Меня чуть не арестовали за то, что я гулял по газону. Французские засранцы.
Единственное, что он мне не показал, но что я заметил, когда прошёл мимо – это диплом об окончании «Колледжа Лейни/ Laney College», колледж в Окленде для которого он сделал пожертвование.

— А что ты изучал в Лэйни? – спросил я повернувшись к нему.

— Я изучал психологию.

Мы подошли к его книжной полке на которой собралась прелюбопытная коллекция книг:
«How to Write a Letter/ Как написать письмо». «Wealth 101/ Богатство 101». «Shower Power: Wet, Warm, and Wonderful Exercises for the Shower and Bath/ Сила душа: влага, тепло и полезные упражнения в душе и ванне», «The Pill Book: F Guide to the Most Prescribed Drugs in America/ Книга таблеток: путеводитель по легализованным наркотикам в Америке», «100 Ways to Reward Employees/ 100 способов наградить сотрудников», «Foot Talk/ Беседы о еде».

Целая полка была посвящена книгам по актёрскому мастерству: метод Станиславского, Брандо, Джеймс Дин. Год назад я прочитал «Бунтарь/ Rebel», биография Джеймса Дина за авторством Дональда Спото, которая также была у Томми. У него была ещё одна биография Джеймса Дина, которую я не читал: «Потерянный маленький мальчик/Little Boy Lost» от Джо Хаймса.

— Джеймс Дин, — сказал я, показывая на книгу Хаймса.

— Да ты шутишь, — сказал Томми, — ты не знаешь кто такой Джеймс Дин?

Конечно, я знал кто это, но воспользовался замешательством Томми, чтобы ещё постоять здесь.
Что же, — сказал Томми, — он лучший. Лучший актёр. Возьми её, прочитай и всё сразу встанет на свои места.

Как и миллионы других молодых актёров, я восхищался Джеймсом Дином. Но самое сильное влияние на меня оказал один факт его биографии: полное отсутствие поддержки со стороны его отца, который хотел, чтобы сын стал адвокатом. Книга Спото показала, что легендарность его ролей обязана его скоропостижной смерти в молодости. Он успел сняться всего в 3 фильмах. И всё же, Дин слабо смотрелся в East of Eden, но это была моей любимой актёрской работой всех времён. Возможно именно это мне и нравилось в Томми. Он добивался чего хотел любой ценой.
Я захотел выпить воды перед репетицией и Томми отвёл меня на кухню. Все шкафчики были распахнуты, а раковина заполнена грязной посудой. С потолка тянулись две липкие ловушки для мух, которые уже облепили плодовые мухи. Мне уже расхотелось что-либо здесь пить.

— Хочешь морковного сока? – спросил Томми.

Я проверил срок годности на бутылке:

— Срок годности истёк 3 месяца назад, — я сказал.

— Ох, прошу прощения, — сказал Томми, — моя горничная сейчас в отпуске.

Он поставил сок обратно в холодильник. На дверце было множество магнитов с достопримечательностями Америки популярными у туристов: Лас Вегас, смотровая башня Спейс-Нидл в Сиэтле, Большой Каньон, Голливуд, особняк Грейсленд принадлежавший Элвису Пресли. А чтобы никто не усомнился в его патриотизме, он расположил их вокруг магнита с американским флагом. Чуть ниже висело фото подписанное Томас П. Вайсо, которой у Томми был его родной цвет волос – тёмно русый, и они были заметно короче. Он сидел у окна, вроде было рождество где-то в Новом Орлеане. Какие же светлые и беззаботные глаза были у этого Томми, особенно если сравнить его с тем, кто сейчас стоял рядом со мной в этом доме с приведениями, который явно ещё таил в себе множество секретов.

— Когда ты её сделал? – спросил я его.

Томми взглянул на меня и перевёл взгляд обратно на фото:

— Несколько лет назад. Я тогда был ещё совсем ребёнком.

На фото ему было не меньше тридцати.

— Ты выглядишь очень молодо. Как-то иначе.

— Знаешь, я не такой уж и старый.

— А сколько тебе лет?

Он улыбнулся и покачал головой.

— Так, давай осторожно. Ты ступаешь по тонкому льду.

Я внимательно рассматривал дверцу холодильника и у меня в голове промелькнула мысль: «Что-то ужасное случилось с парнем с той фотографии».

В гостиной начали готовиться к репетиции. Томми сказал, что брал уроки актёрского мастерства в Лос-Анджелесе у Винсента Чейза. Я тогда ещё ничего не слышал про Винсента Чейза, но скоро он стал очень популярен. Марк Уолберг работал с ним, и герой сериала «Красавцы/ Entourage» Эдриан Гринер был списан с него. Томми называл Чейза не иначе как Винс. Я спросил чем именно Томми занимался с Винсем. И через мгновение он достал из коробки старый видеомагнитофон и подключил его к телевизору.

— Теперь смотри, — он сказал.

На экране появился Том Сайзмор и сам Винс в качестве преподавателей, а в аудитории совсем молодой Томми играл с другим актёром, которого я узнал. Они только начали, когда Винс прервал всё со словами:

— Эй, этот парень разве не из Спасателей Малибу?

— Ага, — сказал Томми, — мы должны были быть соседями, но он решил жить отдельно. Мне кажется он подрабатывает сутенёром.

Плёнка была такой старой что внизу экрана уже шли помехи. Томми и его напарник были одеты в стиле 1980-х.

— Когда ты это снял? – я спросил.

Томми выключил видео.

— Прошу прощения, но не нужно задавать подобный вопросы. Не умничай здесь, понятно?
Я отступил:

— Ну и как прошло занятие, — я спросил, — если Винс тебя не нашинковал за всё это?

— Всё было нормально, — Томми пожал плечами. — Он хороший учитель. Винс — крепкий орешек. Он бы надрал тебе задницу.

Это не единственное занятие, на которое Томми ходил в Лос-Анджелесе. Он рассказал, как ходил в кино-школу в Лос-Анджелесе.

— Так ты какое-то время жил в Лос-Анджелесе.

— Нет, я скорее… летал туда по четвергам на занятия, а ночью уже летел обратно.

Я никогда не слышал чего-то более нелепого. Как он смог себе такое позволить.

— Знаю, звучит безумно. Но мне нужны были эти занятия. Я хочу снимать своё кино. Я сделал экзаменационный фильма на «A-».

— Ты снял фильм? Как он назывался

— «Грабёж – это плохо/ Roberry Doesn’t Pay», — Томми сказал гордо, — очень скромная штучка. Я снял её на super-eight.

Он показал мне пару кадров из этой «штучки», на которых был высокий волосатый парень в белой футболке, который пытается угнать машину и всё это под музыку Blue Monday. Удивительно, но на кадрах не было Томми.

— На сегодня хватит, — сказал Томми, — пора репетировать.

Мы прошли одну сцену несколько раз, после чего я предложил отложить уже сценарий и играть по памяти. Томми был в замешательстве, но согласился. Он попросил дать ему пару минут приготовиться, я отлучился в ванную. Там я обнаружил туалет для нанесения профессионального грима, а рядом с унитазом лежала парочка ржавых 10 килограммовых гантель. А над унитазом висел постер Диснеевского Алладина.

Играть по памяти оказалось плохой идеей. Томми был не способен запомнить не единой строчки, даже такие простые как «Да» или «Нет». И когда он не мог вспомнить текст, начинал размахивать руками, кричать и выдумывать реплики на ходу или всё сразу. Главной проблемой для его мозга и рта было наладить связь друг с другом. Английский был, явно, не родным для Томми, но теперь я уже сомневался был ли он для него третьим или четвёртым. И во время истерик он обрушивался на мою игру: «Это должно быть чем-то большим», продолжал он говорить, «Должна быть мощь».
Конечно, этот парень обожал Брандо и Дина, я думал. Их игра захватывала, потому что они знали, когда просто кричать, а когда играть на пределе. Томми считал. Томми же верил, что играть на пределе нужно всю сцену.

Что, во имя всего святого, заставило его стать актёром? Деньги объясняли его квартиру, Мерседес, еженедельные полёты в Лос-Анджелесе на курсы, но ничего из того что я видел или слышал не объясняло его поступки. Я уже не просто репетировал сцену, а исследовал дущу другого человека.

— Что такое Street Fashion USA? – спросил я посреди сцены, проходя мимо сумки в углу.
Томми оглянулся на сумку и ему стало как-то неловко:

— Я занимаюсь маркетингом. Ну знаешь, торговая фигня, — он внезапно замолчал. – Боже мой, ты такой болтливый парень.

Я с трудом мог поверить, что такой человек мог заниматься маркетингом для журнала Fangoria. Магазины Street Fashion USA располагались на Хайт стрит, Бич стрит и Саттер стрит – в центре города. Но сумки были дешёвыми, а логотип Levi не выглядел как их стандартный торговый знак.

— А ты не похож на человека, который занимается торговлей, — сказал я.

— Ты меня просто не знаешь. У меня много талантов, — Томми усмехнувшись пожал плечами.

— Так почему именно актёрство?
Томми засунул руки в карманы, и я заметил, как в нём идёт внутренняя борьба – что мне рассказывать, а что нет.

— Что же, понимаешь, я с детства мечтал стать актёром. Я пытался пробиться в Лос- Анжелесе и прочее, но ничего толком не вышло.

Но у меня здесь был бизнес, так что пришлось повременить с актёрской карьерой. А потом…, ну короче говоря, я попал в аварию. Я был за рулём, когда какой-то парень вылетел на красный и врезался в меня.

Он сказал это так тихо и уверенно, что я не посмел что-то добавить.

— Да паршиво вышло, — он продолжал, — это было словно отрезвляющий удар. Я провалялся в больнице несколько недель. После этого я решил посвятить себя актёрской мечте.

Он взял свою пьесу, и мы продолжили репетировать. Спустя пару сцен Томми предложил заказать поужинать. Я предложил китайский ресторан Ханан на улице Сансоме. Пока мы ждали еду, Томми вновь начал рассказывать, что я смогу стать преуспевающим актёром – главное сильно захотеть.

— Ты можешь стать звездой, но тебе нужно играть более импульсивно. Когда ты агрессивен в сцене – она приносит миллионы долларов.

— А что насчёт тебя? – я спросил, не особо доверяя тому, что он мне сейчас рассказывает.

Томми не ответил. Вместо этого он стал играться палочками для еды, которыми, по его словам, Томми научился пользоваться, когда жил в Гонконге. Но я повторил свой вопрос:

— Так что насчёт тебя, Томми? Расскажи мне.

Томми отложил палочки в сторону.

— Что касается меня, я всегда хотел себе свою собственную планету. Можешь называть её планета Томми. Построить бы там огромное здание… понимаешь… как Эмпайр Стейт Билдинг. Что-то типа казино. Моя планета будет самой большой.

Я поймал себя на мысли, что даже очарован столь искренним хвастовством. Это не звучало глупо, а скорее увлекательно. Я как будто распрашивал ребёнка о том, кем он хочет стать, когда вырастет. И ребёнок рассказал мне, честно, без всяких фильтров присущих взрослым людям, которые говорят, что реально, а что нет.

— Твоя собственная планета, — я сказал. Я хотел засмеяться, но не мог. Вместо этого у меня по телу пробежали мурашки.

Этот человек сидел напротив меня и не обладал каким-то явным талантом, всё делал неправильно, ему было некомфортно говорить сколько ему лет, откуда он и ему понадобился час выучить то, на что у других уходит пять секунд. И всё-таки, в этот момент я ему верил. Я верил, что у него будет своя планета.

— Ага, — он сказал, глядя в потолок, — я вижу большое будущее и великие события с магазинами, отелями и кинотеатрами. И всё это вместе. Это будет грандиозно, — он взял стакан горячей воды, но замешкался перед тем как выпить. Томми взглянул на меня. – Ты тоже сможешь жить на моей планете, если захочешь. Возможно ты сможешь остаться ненадолго.

Что я думал насчёт жизни на планете Томми? Я не был уверен. А вот в чём я был уверен, так это в Томми, в котором я видел нечто, чего не было ни у кого другого: слепые и неуравновешенные амбиции. Он был несколько не от мира сего и ему так не хватало самоанализа, но всё же каким-то образом очаровывал. Этой ночью Томми окружала особая аура – аура возможностей. Рядом с ним я был уверен, что что-то грядёт, хоть я и понятия не имел что именно. Может дело в том, что Томми заставил меня прислушаться к нужным голосам в моей голове. Это грандиозная, по-детски наивная, тайная мечта любого актёра.

Моя собственная планета была очень маленькой, оледеневшей и одинокой. И пока что я не осознавал возможность планеты Томми превратиться в комету и пойти на сближение с моей.

— Итак, — сказал Томми, — у меня для тебя подарок.

Он передал мне красно-бело-голубую ручку с логотипом Street Fashion USA. Он передал мне её как священный скипетр в знак прохождения теста. Когда я поближе рассмотрел ручку я заметил ещё кое-что — маленький шарик со словами «Планета Томми».

PS Перевод отнимает достаточно много времени, и если хотите увидеть продолжение, то не стесняйтесь комментировать и нажимать на "+". Это главный стимул продолжать работу. А то, с результатами прошлой главы, энтузиазма становиться всё меньше.