Наедине

Мы не особенные.
Но мы не дерьмо и не мусор.
Мы просто есть.
Мы просто есть.
И то, что случается, — просто случается.

Мы стояли наедине друг с другом. Лицом к лицу. Спины прямые, взгляды гордые, ладони разжаты в молчаливом напряжении. Такие разные и такие одинаковые — мы.
Мы приходили сюда каждую ночь. И каждую ночь мы просто стояли и смотрели друг на друга, не желая признавать, что единственные варианты, которые помогут нам уснуть, — это воссоединение или смерть. Как в кино. Пафос через допустимые мерки, актеры на «Оскар», фильм в прокат. Только здесь мы были одни: без камер, режиссеров и заготовленного сценария, который, как поговаривают, все же где-то есть.
Мы молчали, но при этом умудрялись ссориться каждую секунду нашего диалога, который способен вогнать постороннего слушателя, у которого не так много терпения, в летаргический сон, выход из которого произойдет, пожалуй, исключительно тогда, когда мы оба заткнемся и наконец не поймем, какие же мы бессмысленные.
Но мы никогда не поймем.
По какой-то неизведанной причине мы каждую ночь приходим на собственное кладбище и под наблюдением наполненной энергией пустоты пытаемся выяснять отношения.

Сегодня — та самая ночь лета, когда я наконец начал хоть как-то действовать.
Подобрав маленький, но острый камушек, я со всей силы бросил его в сторону своего оппонента.
Не было больше сил терпеть эту безнадежность.
Разговоры не помогали, а только усугубляли; он постоянно ныл, ныл, ныл, не понимая, что единственное, что меняется, — это количество нервных клеток в собственном организме, а я, начиная выдавать ему убедительнейшие аргументы в пользу своей точки зрения по одному крайне спорному вопросу, в очередной раз убеждаюсь, что его голова меня не слышит — меня слышат только его чувства, которые крайне ранимы под напором любых слов, не говоря уж про те, что были сказаны мной.
Разумеется, его чувства в упор не понимали речей моей головы.
Чувства диктовали, куда ему идти, что говорить, как именно делать больнее те спонтанно эмоциональные вещи, что так ранят других и позволяют ему регенерировать нормальность в собственной внутренней империи. Он был совершенно слеп в собственном чувственном эгоизме — он им захлебывался. Он терроризировал внешний мир собственной энергичной ложью, которая порождалась засчет неумения унять свою нервозность. Его везде было много, но он, хитрец, умел чувствовать границу, когда его стало бы слишком много и он начал бы раздражать. Люди говорят про таких существ, что они — энергичные, всего добивающиеся молоды да и просто классные ребята, с которыми так легко и приятно быть вместе; возможно, не стоит расстраивать эти домыслы реальным положением вещей, дабы паразитически не размножать то возмущение, которое зародится вместе с раздражением на меня и мою правду. В любом случае, это эмоциональное, безмозглое, наглое и всё такое сладко-приторно-добродушно-добро-веселое животное порядком выжигало мои внутренности, делиться которыми, разумеется, я не хотел.
А он не хотел делиться ими со мной.

Он стоически перенес мою психологическую атаку, не дернувшись в стремлении хоть как-то увернуться от намеренно мимо брошенного мной камушка. Возможно, он знал обо мне больше, чем хотелось.
- А я о чем говорю. У тебя есть чувства! Злость — это тоже чувство. Так почему ты так не любишь меня?! — говорил он своим приторным голоском в моей голове, пытаясь тем самым задеть мои эмоциональные струны и на этом фоне захватить инициативу в разговоре, зная, что на этом поле боя мои шансы крайне неравны его.
Началось.
Очередной раунд, в котором не будет победителя.
Только проигравшие.

Возможно, в некоторых моментах он был прав.
Но он был не прав как минимум в одном: нельзя, чтобы то, что не контролируется сознанием, управляло твоей жизнью. И не просто управляло, и рулило, причем не по ровной дороге, а в сторону огражденного обрыва. В этом случае полагаться на бога или маленькую скорость, которые не позволят в совокупности или по раздельности тебе съехать в небытие, является крайне глупым занятием на доли секунды, которые можно было бы потратить более интересно: посмотрев, допустим, краткий пересказ собственной ярко эмоциональной, как у него, или интеллектуальной, как у меня, жизни.
Но нет.
Газ в пол, а что будет дальше — там посмотрим. И не разберемся, когда «дальше» наступит, потому что мозгов-то и нет, а как быть без них — вот в чем вопрос, мой Гамлет.

- Сколь много раз мне еще раз разжевывать тебе, дураку, столь очевидные вещи, которые касаются нашей жизни? — я привычно безэмоционально начал свою часть диалога, держа указательный и средний пальцы обеих рук около висков, зная, что в ходе разговора придется очень много потирать разные части лица, демонстрируя оппоненту свои эмоции, которых у меня не было. — Возможно, мне стоит пропустить во-о-о-о-бще все детали, которые, будь у тебя мозги, ты бы давно запомнил и навсегда уяснил, и перейти сразу к неизбежному финалу нашей крайне интеллектуальной беседы: я прошу тебя исчезнуть раз и навсегда из моей жизни. Вещи можешь забрать с собой. Бери что хочешь, если тебе так будет спокойнее, но только, будь добр, сделай так, чтобы мы все о тебе только помнили и смеялись в умилении от твоего бывшего присутствия в нашей реальности, отдыхая за чашечкой чая слабо освещенными вечерами на веранде моего несуществующего дома.

Мои пустые темные глаза буравили его живое лицо, надеясь передать хоть частицу того смысла, что я вкладывал в свою маленькую речь, однако, разумеется, его это не пробрало.

- К чему это шоу?! Вот этот вот малюсенький камушек, которым ты и не намеревался попадать, делая вид, что не знаешь, что я это знаю, ха-ха! Зачем, куда, почему? Смысл, а? Ха!
Вот эта вот твоя безэмоциональность, которую понимает только такой же серый человек, как ты сам, и вообще всё это?? Господи ты боже ж наш, ты называешь себя думающим человеком, но ты не способен понять даже самые ЭЛЕМЕНТАРНЫЕ вещи, которые касаются всего того, что не находится в твоей голове! И что самое смешное: ты даже не понимаешь, что если уйду я, то исчезнешь и ты! Умрешь, исчезнешь! Или даже убьешь себя, ха-ха-ха-ха! Ты весь такой утонченный, красивый, умненький, однако за всю нашу жизнь я не услышал ни одной действительно ценной для нашего сосуществования идеи! Ты так эгоистично хочешь убрать меня, чтобы я что? не говорил с тобой? не указывал, что тебе делать? не указывал тебе на поведение других, которое в нормальных человеческих отношениях попросту НЕДОПУСТИМО? А ты что в ответ? «Да заткнись ты, да заткнись ты, я идеальный человек, вокруг меня идеальные люди, и мы вообще все такие идеальные, что варимся в своей идеальной индивидуальной идеальности допустимое — и всегда идеальное! — количество неиндивидуального времени, и вообще мы все такие идеальные, что любая погрешность всегда идеальна и является частью нашей идеальной индивидуальности, а ты только все идеально портишь своими неидеальными эмоциями, которые ни к селу, ни к городу; а идеальные мы потому, что шибко умные». Ха-ха-ха-ха! Шибко умные, конечно.
Так, может, мистер Умник, это ты исчезнешь наконец из моей жизни и дашь спокойно спать по ночам, а?

Его слова переливались всеми цветами радуги, слепя меня в любимой уютной темноте. Думать о том, что в этом монологе, который отличался разнообразностью примерно наравне с моим, может быть что-то правдивое, я не хотел, потому что четко дал себе понять: мне не нужна жизнь напополам с ним, не нужны общие мысли, общие чувства — я не хочу с ним делиться ничем из того, что у меня было. Это не его. Не принадлежит по праву общей крови ему. И он никогда не посягнет на авторские права, потому что то, что мое — это мое.
Я же не претендую на его счастье в виде искр из постоянно движущихся рук, которые подчеркивают весь тот бред, что он несет.
Я же не претендую на его задорный громкий смех по поводу и без — просто потому, что у него хорошее настроение.
Я же не претендую на возможность любить людей просто за то, что в них есть что-то хорошее, причем не понимая, что именно.
И пусть он появился раньше меня, но ему здесь больше не рады. Нельзя просто взять и жить у меня, деля со мной мою жизнь и постоянно при этом ее портя своими неконтролируемыми эмоциональными инсинуациями в попытках стать полноценным, как ему кажется, человеком.
Как же это смешно.
Если бы я умел смеяться, то наконец-то разрушил бы эту мертвую тишину нашего кладбища.
Впрочем, отдавая должное, наверное, ему тяжело жить в мире эмоций, чувств, которые каждый старается задеть, равно как и он сам.
Это их хобби.
Обычная жизнь нормальных людей, да?
Как интересно.
Вникал и вникал бы.

Лежа на голой земле посреди зимних руин, я слушал внутренние крики этих двоих в своей голове очень внимательно, попеременно узнавая и приветствуя в них части прошлого разрозненного себя, но все равно не мог удержаться от того, чтобы улыбнуться, почувствовав легкое, комфортное тепло во всем теле.
Театр в мыслях.
Бордель в подсознании.
Возможно, самосовершенствование — это еще не все.
Возможно, саморазрушение гораздо, гораздо важнее.
Но каждый из них боялся убить себя — каждый думал, что ему мешает развиваться другой.
Разрушаться, хочется мне сказать, но они так не думали.
Договориться не могли никак.
Слишком разные.
Слишком упрямые.
Слишком любят себя.
При этом категорически ненавидя.
Вот ведь внутренняя трагедия кого-то.
«Я» и «Я» — ведь одна и та же буква, но здесь и сейчас их две.
И они противоречат друг другу.
Стоят в разных концах алфавита.
Как угодно.

То, что мы строим в темноте, на руинах, — это может быть всё, что угодно.
Даже то, что не будет убивать себя противоречиями.
Хотя такое иногда кажется практически невозможным.
Но оно возможно.
Это я знаю точно.
Осталось не забыть.
Лишь бы не забыть.
Снова не расколоться надвое.
Будучи наедине с самим собой.