Лепрозорий, часть первая.

Всем привет. Я уже выкладывал в литературный блог свои рассказы, вы можете найти их по этим ссылкам:
stopgame.ru/blogs/topic/37653
stopgame.ru/blogs/topic/37622
stopgame.ru/blogs/topic/34245
stopgame.ru/blogs/topic/33406
stopgame.ru/blogs/topic/33343
Увы, последний свой рассказ я выложил достаточно давно, так что вряд ли меня кто-то помнит. Но теперь я реабилитируюсь и выкладываю на ваш суд первую часть рассказа «Лепрозорий». Не стоит искать здесь экшена, повествование будет достаточно спокойным и плавным. Приятного чтения. И да, я всегда рад адекватной критике.

Лепрозорий
I

Могила получилась неглубокой, всего около метра, но на большее у Владимира просто не осталось сил. Он бережно опустил в яму хрупкое тело жены и минуту просидел на коленях, просто глядя на нее. Проказа Карпова опустошила эту некогда полную жизни женщину. Густые каштановые волосы выпали, глубокие серые глаза стали водянистыми, под ними появились темно-фиолетовые мешки. Владимир вздохнул и снова взялся за лопату. На получившийся земляной холмик он не смог даже пристроить крест: дерево теперь было на вес золота, про сварку и говорить не стоило. Пришлось ограничиться плоским камнем, на который он налепил фотографию Линды и обтянул его полиэтиленом. Этот камешек стал единственным символом того, что здесь вообще кто-то похоронен.

Закончив, Владимир поднялся во весь рост и огляделся. Пустырь целиком покрылся такими же могилами, без крестов и памятников. Здесь хоронили жён, мужей, детей, друзей… Раньше тела сжигали, но с приближением зимы жители Лепрозория решили не тратить топливо и теперь печи крематория стояли, разинув свои пасти, и в их недрах больше не горел огонь, забиравший измученные тела и освобождавший души. Однако и небольшой пустырь на краю Лепрозория могилы заполнили почти полностью. Владимир не знал, где похоронят его, но был уверен, что уже не здесь. Скорее всего, его тело попросту сбросят в какую-нибудь яму или оставят лежать в никому не нужной комнате.

В задумчивости он машинально похлопал себя по карманам, но вспомнил, что сигарет он не курил уже несколько месяцев, а зажигалка – маленькое сокровище – хранилась в тайнике вместе с прочими нужными мелочами.

Подул сентябрьский ветер. Еще не холодный, он уже навевал тоскливые мысли о зимовке. Спроси кто Владимира, он бы сказал, что никто из сегодняшних жителей Лепрозория не переживет и декабрь, но многие всерьез собирались продержаться до весны.

Владимир поежился, бросил прощальный взгляд на могилу Линды и направился в «Элегант». Мыслей в голове не осталось, в черепе звенела пустота. И без того блеклый город вокруг померк и размылся, потёк, словно краска с мокрого холста. Владимир провел ладонью по лицу, утирая слёзы. Когда Линда умерла, он не плакал, но сейчас, когда ее хрупкое тело покоилось в метре под землёй, сдержаться было невозможно.

Улицы Лепрозория были пустынны, как всегда. Слишком мало людей на такую большую площадь.Когда с фронта пришли первые солдаты, на которых применили вирусное оружие, для них создали лепрозорий: под него отвели тихое место, где некогда располагался санаторий. Там первые больные медленно уходили из жизни без возможности связаться с родными. Болезнь назвали проказа Карпова или лепра Карпова, в честь ученого-биолога, создавшего оригинальный штамм вируса, который уже бесконечное множество раз мутировал. Первым симптомом вируса было выпадение абсолютно всех волос на теле, от головы до самых мелких волос на пальцах ног. После у больного начинались судороги мышц, кости истончались и становились хрупче. У человека начинали отказывать органы, от печени и почек до сердца и легких, что сопровождалось жуткой болью, внутренними кровоизлияниями и прочими последствиями в зависимости от поврежденного органа. Со временем вирус начал влиять и на центральную нервную систему.

Заболевший проказой считался безнадежно больным, смертность у этого вируса была около девяносто трех процентов. Оставшиеся семеро из каждой сотни выживали, но продолжали разносить болезнь, так что для них выхода из лепрозория тоже не оставалось. Между людьми проказа распространялась лишь при близком контакте, но и этого оказалось достаточно, потому что инкубационный период занимал от недели до полугода и все это время человек мог быть разносчиком, сам того не осознавая.

Вирус медленно, но верно просачивался в города, и вскоре заболевшие стали не помещаться в санаторий. Тогда правительство решило превратить в лепрозорий целый район в ближайшем городке. Но и этого оказалось мало, и вскоре весь город перекрыли и огородили. Коренных жителей эвакуировали, несмотря на громкие протесты, а на их место завезли больных. Город начали называть просто Лепрозорием. Фактически, находясь в тылу, он вместе с его жителями оказался в осадном положении. В военное время не было ни сил, ни возможности следить за целым городом смертельно больных людей, так что правительство лишь привозило в Лепрозорий предметы первой необходимости, пищу и одежду, не помогая больше ничем. Любой, кто пытался войти или выйти из города без особых на то полномочий перехватывался патрульными отрядами, состоящими из солдат штрафного батальона, отдельные участки и вовсе были заминированы и перекопаны. Бывали случаи, когда патрули расстреливали беглецов на месте, а тела не убирали: боялись заразиться. Те так и гнили, врастая в землю.

Война шла совсем неудачно, так что и снабжение города вскоре превратилось из и без того неширокой реки в едва живой ручеек. Большинство больных жили впроголодь, экономили на всём, на чём только возможно. В конце второго лета существования Лепрозория в нём почти не осталось деревянной мебели: её разбили и стали запасть как дрова, воду брали из колодцев, расположенных в разных частях города, одежду снимали с мертвецов. Электричество от бензиновых генераторов считалось роскошью и использовалось лишь в самых крайних случаях.

Зато из-за сравнительно небольшого числа жителей и постоянной их текучки, любой мог выбрать какое угодно место для проживания. Можно было поселиться в первой попавшейся пустой квартире, и никто не стал бы возражать. Но люди предпочитали собираться в группы: близость смерти сплачивала. Одиночек же зачастую находили у себя дома с перерезанными венами, повесившимися или даже под окнами – разбившимися насмерть.

Владимир подошел к «Элеганту» — пятиэтажной гостинице, в которой он жил с женой и еще двумя десятками людей. Здание сохранилось на удивление хорошо, здешние жители даже смогли сохранить в большом зале на первом этаже деревянную мебель: большой овальный стол и с десяток стульев. И хотя все понимали, что с наступлением зимы и их придется пустить в огонь, сейчас все пользовались этими удобствами по максимуму.

В большом зале как раз горела дискуссия, когда Владимир вошел туда. Спорили двое: Михаил Остров – шестидесятипятилетний старик, когда-то бывший коренным жителем города и напрочь отказавшийся уехать во время всеобщей эвакуации и Игорь Каленко – мужчина лет тридцати, вернувшийся с фронта солдат, пробывший в Лепрозории около двух месяцев. Их перепалку слушали еще три человека: шестнадцатилетняя хрупкая кареглазая девочка Аня, молодая и красивая, но бесконечно печальная женщина по имени Ольга и Теодор, крепкий, несмотря на проказу, мужчина.

— Так какого тогда чёрта мы все еще живы? – спрашивал Михаил, потрясая кулаками, его и без того морщинистое некрасивое лицо скривилось в жуткой маске. – Почему мы не ушли, как Омен, которого я сегодня утром вытащил из петли? Что держит здесь меня, тебя, их? – он указал рукой на слушающих. – Мы же безнадёжно больны, мы всё равно умрём в муках! Я тебе скажу, почему: потому что мы всё еще верим! Я каждое утро благодарю Бога за то, что всё ещё жив! За то, что у меня на большой земле остались дети и внуки, и я не вижу их здесь, среди нас. Я ещё верю, что и на эту чуму найдется своё лекарство. Я верю, что Господь не оставил нас и в эту трудную минуту. И каждый из сидящих в этой комнате тоже верит! Пусть не в Бога и не в спасение, но в нечто, что позволяет нам держаться. Многие даже надеются пережить зиму!

— А по мне, так всё дело в трусости — спокойно ответил Игорь. Когда он только приехал в Лепрозорий, это был могучий и крепкий парень, веселый и добродушный, но за три месяца он исхудал, стал серьезнее, — и я тоже планирую пережить зиму. Просто потому что умирать страшно. Да я сам первый месяц только и думал, как бы эдак половчее закончить со всем этим. И пытался даже: и в петлю лез, и стеклом к венам примерялся, да понял – не могу. Страшно. Живой пёс уж получше мёртвого льва, я так считаю. А разговоры с Богом, надежда на выздоровление – это всего лишь оправдание для собственного страха. Вы, Миша, как и я, умирать боитесь. Только вы не за себя боитесь, а за родных. Хотите прожить как можно дольше, чтобы убедиться, что не увидите их здесь. Вы сами себе смертный приговор подписали, когда остались в городе, потому что боялись жить, а всё-таки выжили. А теперь боитесь умереть. За два года болезнь вас не доконала, так что вам и рассуждать о Боге и высоких материях проще. У меня, знаете, полгода назад сын родился, а я его даже не видел ни разу. Жене моей сказали, что я прокаженный, а значит уже мёртвый. А я и впрямь поутру кровью мочился. Сейчас мы сидим с вами, рассуждаем, а у меня ноги сводит, я встать не могу, хотя вы вот стоите, пусть и вдвое старше меня. Ну и какая надежда, какая вера? Просто жить страшно, но умирать-то еще страшнее.

Владимир, стоявший в дверях и слушавший разговор, вдруг закашлялся в кулак. В слюне виднелись кровавые сгустки. Люди в зале замолчали и с сочувствием посмотрели на Владимира.

— Всё? – спросил Михаил.

— Всё, — ответил Владимир и сел за стол.

Ему подали жестяную кружку с бульоном, и он с благодарностью кивнул. Все вокруг сочувственно молчали.

— Вы тут о жизни и смерти рассуждаете, — медленно проговорил Владимир, опустошив кружку наполовину, — а я жену едва-едва похоронил. И дочь четыре месяца назад в крематории сожгли. Так чего ради мне жить? И умирать теперь не страшно, и жить не ради кого.

— Да как это не ради кого, Вова, — сказала сидящая рядом с ним Аня, приехавшая в Лепрозорий с полгода назад, — а мы как же? Я тоже ведь родителей тут похоронила. Каждый из нас потерял родных или близких, но ведь мы с вами тут тоже семья.

Владимир кивнул, но его взгляд всё равно остался затуманен. Он помнил, как успокаивал Аню, пока её родители лежали мёртвые в соседней комнате. Она просто встретила его на улице, когда искала помощи и повела на пятый этаж какого-то дома. Двое, мужчина и женщина, лежали в обнимку, словно согревая друг друга на простой железной кровати. Проказа забрала их одновременно или лишь с небольшой разницей. Владимир тогда отвёл Аню в «Элегант», где девушку приняли очень радушно.

— Вы же знаете, Владимир, мы все любили Линду, — вновь заговорил Михаил, — но она не первая, кто погибла здесь, и далеко не последняя. Каждый день кто-то умирает. Не падайте духом. Живите теперь за вас обоих.

Вновь повисла тишина.

Аня хотела ещё что-то сказать, но раздались шаги, и в зал вошёл Лукаш, местный «вестовой», как его называли. Этот человек с хитрыми глазами всегда узнавал обо всём первым, вот и теперь он громко сказал, не здороваясь:

— Новичков с большой земли привезли. Пойдёмте, встретим.