Привет со дна

Ты пыталась нарисовать счастье.
Альбомный листочек, кисточка за двадцать четыре рубля, улыбка на лице — всё как в детстве.
Мазок, другой, третий… черные полосы на белом полотне слабо напоминают счастье.

Ты пыталась нарисовать небо.Неплохо.Карандаш, листок бумаги; стоишь, облокотившись локтем на парапет.Изредка останавливаешься. Смотришь вверх — пустота.А меж тем вечерело, а ты всё стояла и пыталась нарисовать небо.

Пыталась изобразить искреннюю улыбку!
Рот пошире, белые зубы на показ, обязательно — слышишь? обязательно! — напрячь глаза, прищурить взгляд.
Знающие люди поймут, что ты улыбаешься по-настоящему.
Но обман. Везде обман.

Мы пытались построить отношения.
На улыбках, доверии, «Привет, как дела?».
Но черные полосы в наших идиотских характерах не располагали быть счастливым.
Мы такие умные, хотя такие невообразимо тупые.
Необратимо.

А я пытался быть честным. От и до.
Рисовал улыбки, расписывал много и обстоятельно.
Старался быть выше земного, бессмысленного, выдуманного счастья.
Был выше.
Упал больнее.

Ты пыталась быть мягкой.
Тихонько гладила, чуть ли не мурлыкала.
Девушки такие милые. Когда захотят. Или когда до смерти боятся.
Ты явно не хотела.

А мы, мы были счастливыми. От и до.
Но когда кончилось «до», черная кровь выступила из порезанных рук.
Невыносимый скрип долбил в уши.
А когда мы оборачивались, снимали наушники — ты там, а я по ту сторону жизни, — то скрип исчезал, раны затягивались, а ты вновь и вновь брала кисточку и пыталась нарисовать счастье.

Ты… ты…
Ты.

Я не летописец. Не веду дневник. Я просто помню.
Пережевываю воспоминания, впитывая в корни зубов всю ту горечь ядовитых потерь.
Помню, как мы брали эту бедную, растрепанную кисточку, брали этот желтый от тяжести прошедших дней лист и вместе, легонько подрагивая телами, пытались, пытались, пытались нарисовать счастье.
Но черные полосы никогда не смогут заставить поверить в неизображенное счастье.

А ты, ты-то помнишь, как в сердцах разбила зеркало, выкинула в окно засохшие краски, мертвые пожелтевшие листки и, стоя на коленях посреди веера осколков, выла о том, что счастье — это удел святых? А ты не святая. И я не святой. Мы оба тупые, озадаченные своей эгоистичной личностью придурки.
Пытающиеся нарисовать хоть кусочек этого вашего долбаного несуществующего счастья.

Ха-ха!
Тот день я пережевываю и по сей час.
День, когда ты купила всё новое.
Новую одежду.
Новые краски.
Новый альбом для рисования. Новый, но всё с той же картинкой. С милым львенком…
Это как в детстве, да? Шли с мамой в магазин, и она покупала тебе краски, альбом и новые маленькие туфельки. Чтобы юная принцесса была еще более неотразима для не созревших никаким местом вшивых принцей.
Как в детстве… когда всё было просто и как будто знакомо.
Но сейчас ты сделала всё сама.
Обновила себя.
И свою жизнь.
Начать с чистого листа — какая смешная фраза в контексте твоей охрененно больной проблемы!
Нарисовать смазливое счастье.

Но ты и тогда не учла того, что черная одежда наряду с исключительно черной краской не могут создать из тебя творческую личность, которая воплотит сладкие грезы в реальный быт существования.
Какая же ты наивно тупая.
И знаешь, когда я жую эту мысль, горечь не чувствуется.
Совершенно.
Ты уж прости, темный свет в моей обесцвеченной жизни.

Гораздо более тупо то, что ты еще и глуха. Впрочем, как и я.
Глухие несчастные мальчик и девочка, какая ирония жизни.
Ты как кинозвезда, только сверкаешь разве что на учебном поприще, а я как заунывная девчушка, вечно ноющая по любому синяку от любого сдавливания это НЕсуровой, НЕсерьезной, НЕсложной реальности.
«Мама, мама, эта сука жизнь снова поставила мне синяк! Мама, где твоя кофта, я хочу поплакать!»
А сейчас мне очень даже смешно.
Истерически смешно.

Загвоздка в том, что по-настоящему счастливые люди могут собственной кровью нарисовать счастье.
А у нас были и краски, и некровоточащие руки, и… счастье.
От и до.
Просто «до» имело беду закончится, и просто мы оказались по разные стороны любовных баррикад.
Се ля ви, как любила ты говорить, се ля ви.
И я так люблю смеяться этими словами прямо тебе в лицо.

Однако не думай, что ты не режешь меня.
О, юная бензопила моего сердца, ты выпилила всего меня.
Внутри сделала гораздо более сложный лабиринт, чем простота витиеватости кишок.
Но я тебя не виню.
В погоне за изображением своего счастья ты готова была на гораздо более цинично-подонковские поступки.

Мало того, что ты параноик, социофоб, мизантроп и чуточку социопат, так теперь я ещё и склонна к шизофрении.
Какой прелестный букет психических недугов!
Прекрасные дамы нуждаются в лучших проблемах, ты не находишь?

Но что я все о тебе и о тебе? Можно подумать, свет клином сошелся на твоем безумном, истеричном и не знающим самого себя «я».
А ведь есть еще я.
Я, да, я. Ты меня помнишь? Я. О котором ты не вспоминала в такие простые дни забвения удовольствиями!
Но Я не сержусь. И все еще не виню.
Все мы больны, любимая, но болезнь легче переносить вдвоем, правильно?
Ах да, простите.
Ты же зверски не любишь, когда окружающие видят твои слабости.
Ну тогда подыхай в одиночестве.

Невообразимо странное время года, это лето.
Давай назовем его «Лето, Крушащее Ужасное Будущее!»
Как тебе?
Нет, у меня всё пафосно, если ты не заметила.
Хотя ты ведь читаешь ровным счетом только имя автора, думая, что на этом твои желания познать сокровенное и прямо из души заканчивается.
А бы тебе объяснил — доходчиво объяснил, как умею! — откуда на твоем уже желтеющем листочке бумаги, который редко когда оставался чистым в детстве, до сих пор нет ничего, кроме черной мазни.
Я бы объяснил! Черт тебя дери.

Знаешь, твое счастье в том, что ты не можешь нарисовать счастье.
Значит, ты еще сможешь удивиться, когда оно внезапно вобьет тебя под землю своей силой.
Но уже тогда, когда окажешься ты под землей, вряд ли осознаешь, что это именно счастье тебя вонзило.
Конечно, нет! Это всё невезение, которое с лихвой покрывает твою лень, глупость и нежелание видеть вещи под тем углом, под котором они расположены.
Мы как электрический ток: идем по пути наименьшего сопротивления.
А слабо быть сильнее электрического тока?..

Я сейчас жутко хочу мороженого. Брикета. Знаешь, кладешь его так на блюдечко, несешь в комнату, ждешь, пока все это будущее торжество вкуса чуть-чуть — именно чуть-чуть, запомни! — подтает, и чайной ложечкой начинаешь «выгребать» центр, растягивая удовольствие по краям… роя центр… и по бокам…
Очутившись на языке, я всегда вдавливаю мороженое в нёбо. Вдавливаю с силой, я бы даже сказал, что с агрессией. Так оно почему-то вкуснее.
А что сделала ты? Пришла и сказала, что отныне будешь рисовать счастье в одиночку.
Сказала это, когда мороженое уже было на языке, курица ты такая!
И что мне оставалось делать?
Конечно же, я с агрессией вдавил сраное мороженое в нёбо и пошел дальше прорываться до центра любимого блюдечка.

И ты посмотри, на что мы потратили себя? Свои лучшие годы? Ты искала краски для того, чтобы наконец вдолбить чертово счастье на идиотский — в очередной раз желтый — листок прямиком из детского рисовального альбома, я же даже не пытался тешить себя иллюзиями о свободе выбора, равенстве полов и честности выборов, постоянно блуждая в темных закоулках собственного изощренного сознания, выискивая ответы на такой простой вопрос…
Почему тебе уже столько лет в магазине продают ТОЛЬКО черную краску?

Но всё тщетно.
Попытки бессмысленны, и ты это знаешь.
Вот, возьми меня за руку, глупая ты женщина.
Сильнее, сильнее. Впейся в меня ногтями, царапай, кусайся, кричи — делай что угодно с плотью, но сделай ты наконец правильный выбор. Выбор в пользу освобождения своего покалеченного «я», которое уже не знает, что такого выдумать, чтобы забить твой дрянной мозг очередным идолом поклонения!
Сделай себе легче, сделав мне приятное.

Но всё тщетно.
Кровь, черная, как та самая краска, сама краска, черная, как кровь, которая цветов как преследующая нас ярко-черная, сочная краска… ты, твои ногти, твои крики, твои слезы, моя боль, разливающаяся по венам вместо пролитой ранее крови…
Любимая, всё потеряно для нас. Для тебя и для меня. Не освободив себя, мы не освободим птицу счастья, которой давно пропал уж след…
А мы явно не достаточно квалифицированы, чтобы исполнять работу охотников за удачей.
Несчастные мальчик и девочка. Как в мелодрамах, которые мы никогда не смотрели.
Нам нужны ваши слезы, дамы и господа! Еще больше слез в пользу покалеченных мозгами!

И ты помнишь, как я тебе предложил это?
В последний раз.
Ну, давай, пожалуйста, вспоминай!
Помнишь, как налил в стаканчик родом из детства водички, взял твою обездвиженную от антидепрессантов руку, вложил в нее кисточку, легонько поцеловал изрезанными губами, обмакнул вконец обтрепанный инструмент работы в ржавую воду, затем вдавил его прямиком в драгоценный и столь древний запас красок и начал рисовать?
Помнишь?
Мы рисовали вместе. Я сжимал твои пальцы, чтобы они сжимали кисточку…
Ты и я. Как когда-то, когда еще были счастливы — в моем понимании, — и когда у нас все равно ни черта не получалось.
А я прекрасно помню, любимая, как твои прозрачные и такие соленые слезы капали прямо на черные линии, сливаясь воедино с затхлой желтой бумагой и такими родными, знакомыми, нестареющими узорами прямиком из ада наших искалеченных «я»…