Чёртово колесо [рассказ]

     … мгновение тишины. Глядя на тела под ногами, я моргнул. Охрана нагнала нас в комнате отдыха, но не справилась с задачей, не сумела сдержать и теперь – вот ирония! – словно прилегла отдохнуть на ковре с вышитыми цветами. Люди в униформе, с закрытыми масками лицами, не отличались друг от друга ничем, даже позы – ломаные линии, в которых они замерли теперь уже навсегда, – были одинаковы в своей сути – так схожи между собой зёрна снежной крупы холодной зимой, песчинки раскалённой пустыни или капли падающей с неба воды.
     Кроме лежащих в беспорядке тел, о едва закончившейся стычке говорила и обстановка: стулья опрокинуты и валяются где попало, один – застрял в пустых недрах единственного в помещении шкафа, а выбитая с его помощью дверца находилась на полу; горшки с комнатными растениями расколочены, рассыпанную землю разнесло по углам; в осколках зеркала видны многократные отражения покачивающейся люстры – она повисла на вытянутом из потолка и частично оборванном проводе, таращилась по сторонам слепым взглядом застрявших в патронах остатков ламп. Нетронутым остался только диван. Словно рифовый островок в бушующем море, он возвышался над воцарившейся разрухой и выглядел достаточно прочным, чтобы уцепиться за него и передохнуть. Стоило мне посмотреть в его сторону, как над гладкой бордовой обивкой задрожал воздух.
     Секунду спустя на диване материализовался тёмно-коричневый силуэт. Гуманоид. Тонок в кости, высок – даже сидя, он был едва ли ниже вытянувшегося во весь рост меня; на длинной шее расположилась маленькая голова – разница размеров создавала впечатление, что это – грецкий орех на палке или, скорее, нездорового цвета мужской половой орган.
     Да уж, местные создатели умеют шутить: сотворили сильного и умного гомункула, идеального преследователя, единственное предназначение которого – охота за такими как мы, а он похож… С некоторым усилием я оборвал мысль. В действительности он здорово напугал своим появлением; при первом взгляде на него я в полной мере прочувствовал, какого это – когда «сердце ёкнуло». Возникшие следом ассоциации – защитный механизм, не более. Мозг подобрал подходящий образ и пытается им побороть страх и не допустить его перерастания в панику.
     Существо на диване я видел впервые, но знал о нём из рассказов тех людей, которые проходили по маршруту раньше, проходили – и были возвращены. Они дали ему простую, без затей, кличку – Вытянутый. Для понимания, что дело – дрянь и недолго тебе осталось, её хватало, а что до настоящего имени – какая разница, как зовут вышедшего на твой след охотника?
     Он не напал сразу, а это значило одно: отведённый нам предел возможностей, имеющих последствия, с которыми мы в состоянии справиться, достигнут. Мы встали у «красной» черты, оказавшись в положении, когда малейшее движение в том же направлении сработает спусковым механизмом. И чудо, что успели остановиться, иначе Вытянутый, имей он такое желание, уже праздновал бы очередную победу.
     При всей нелепости места, в котором мы находились, закон равновесия соблюдался здесь неукоснительно: едва первая сторона совершала действие, как вторая получала разрешение на аналогичный по силе ответ. Я мог свернуть пространство в узел и развязать его так, чтобы выход появился в шаге от меня, но сделать этот шаг мне не позволят. Поэтому приходилось действовать с оглядкой, просчитывать ходы и не тревожить шаткую систему без крайней нужды.
     Мы оказались втянуты в чуждое нам противоборство и теперь вынуждены играть по простым правилам: одни люди (вроде меня и Леонида) – живут, другие – охраняют; одни – убегают, другие – догоняют, – и так без конца. Замкнутый круг. Чёртово колесо, с которого порой удавалось соскочить, но полностью освободиться от порочной связи – никогда. Каждый беглец знал: если у него получится, если он пополнит ряды счастливчиков, то на опустевшее место усадят новичка. Называя вещи своими именами, мы не разрывали кандалы, а снимали их с себя, чтобы защёлкнуть замок на другом человеке.
     Сегодня наша с Леонидом попытка. Как и остальные, я понимал, что подставляю кого-то неизвестного, кто, скорее всего, не заслуживает подобной участи, но не мог – и, если уж на то пошло, не хотел – что-либо изменить. Жизнь здесь – отвратительна. Она заполнена болью, мучениями, страхом и всепожирающей безысходностью, а выход из неё, единственный путь на свободу, – он для одиночек. Как обветшалый мост или тонкий лёд ранней зимой: одного-двух выдержит, группу – нет.
     Я пересёкся взглядом с Вытянутым, и в груди возникло странное чувство – словно невидимые пальцы сжали солнечное сплетение и потянули. Тело напряглось, грудная клетка медленно выпячивалась вперёд, а вместе с ней, вопреки здравому смыслу, из меня выходила нервная система. И вдруг всё прекратилось. Контроль над телом вернулся, ощущение бессилия пропало. Вытянутый продемонстрировал, что может ждать меня, если я потеряю осторожность и продолжил наблюдение как ни в чём не бывало.
     Провокатор недоделанный! Он же не сдвинулся ни на сантиметр! Направил доступный минимум силы на заурядное внушение, «сыграл на нервах» – а я чуть не сорвался, едва не подарил ему возможность ответного удара. Осознание хитрости и мастерства противника встряхнуло меня, заставило собраться, пролетело ураганом в голове и вынесло из неё вязкие пораженческие мысли. Раздался шум и последующий шелест – это Леонид заполз в вентиляционное отверстие, оказавшееся достаточно широким, чтобы через него пробрался плечистый мужик. Я отвёл взгляд от немигающих глаз Вытянутого и уставился в металлически-серый провал. Вентиляция располагалось не под потолком, где ей, по правде говоря, самое место, а на метр-полтора ниже. И мне туда, вовнутрь, – чем скорее, тем лучше.
     Леонидово пыхтение давно смолкло, а я продолжал смотреть в пустоту и бороться с собственным телом, так некстати проявившим первые – читай: самые опасные – признаки слабости. Я начал уставать. В обычной ситуации усталость не подразумевала чего-то ужасного, но сейчас, при текущих условиях, она приравнивалась к прыжкам на проржавелой бомбе времён войны – никогда не знаешь, в какой момент рванёт. Руки не слушаются, они словно с чужого плеча. Приходится прилагать усилия: чтобы схватиться, чтобы подтянуться, чтобы удержаться – обычные, ничего не стоящие, привычные усилия, которые здесь, в проклятом месте, превращаются в жуткую му́ку, в испытание тела и воли. Ты должен, должен, должен! Потрать все силы, отдай кровь, плазму, желчь, мышцы и кости – всё, что у тебя есть и ни на йоту меньше. Желаешь уйти отсюда – плати. И чем сильнее твоя жажда, тем дороже обойдётся свобода.
     Едва удалось кое-как вцепиться – и страх накатил новой волной, тело отяжелело, ноги – такие же непослушные, как и руки! – потянули вниз. А что если Вытянутый только и ждёт подходящего момента, ждёт, когда я заберусь, чтобы схватить мою ступню и не отпускать? Жар прокатился по желудку жгучей волной, во рту появился кислый привкус, затошнило. Нет! Нельзя поддаваться! Губит страх и ожидание опасности, а не реальные действия. Я сделал ещё усилие, подтянулся. Простое движение – а такое сложное! Лёня, где же ты, друг? Ускакал вперёд и… впрочем, что я? В узкой металлической кишке нельзя развернуться и нельзя находиться рядом – не выдержит. Мы знали об этом ещё на этапе планирования и отнесли вентиляцию в разряд сознательных рисков. Конечно, кто-то из нас мог не дойти, но уже лучше один, чем оба.
     Как я мог забыть! Зона аномалий рядом! Может, удастся достать? Я выпрямил руку, потянулся изо всех сил, мечтая об одном – пусть получится! Растопыренные пальцы наткнулись на слабое сопротивление. Есть! Какое счастье, что и в зоне, и рядом с ней можно вытворять кульбиты, недостижимые в обычном пространстве. Я сжал ладонь, зачерпнув густоватый воздух, словно воду, и поднёс ко рту. Частица аномалии, почувствовав живой организм, устремилась к органам, проникала в клетки. Ей нравился подобный симбиоз, поэтому так легко было зайти в зону и так сложно покинуть её. Отправив мысленный сигнал ногам, я уменьшил их вес и размер; они оставались неповоротливыми, с задержкой реагировали на команды, но, по крайней мере, перестали мешать, якорем удерживая в начале прохода.
     Дело сдвинулось с мёртвой точки: я полз вперёд, скользил пальцами по гладкой поверхности шлифованного металла, упирался локтями, тащил тело, считая расстояние по стыкам вентиляционных коробов – тонким, едва видимым, словно нанесённая черновая разметка на чертеже, – и содранным о них ногтям – за стыки я цеплялся, будто голодный в корку хлеба. Аномалии меняли моё тело, уменьшали; к моменту выхода оно сжалось втрое, стянулось, и я походил на шар с короткими конечностями, а не на человека. Но все неудобства поблекли, когда я увидел путь. Две натянутые нити: толстая, напоминающая канат, – за неё держался Леонид (он уже порядком отошёл от вентиляции); вторая, тонкая и блестящая, предназначалась для меня. Пространство вокруг заполнял мягкий рассеянный свет, он не имел источников и не давал теней. Я взялся за нить; перебирая руками, догнал Леонида и замедлился, подстраиваясь в такт его движению. Вырываться далеко вперёд не стал: во-первых, Леонид нёс нужную нам верёвку – она была связана в неудобный моток, и здесь, на открытом пространстве, я мог перехватить её при необходимости; а во-вторых, зона аномалий имела собственное представление о расстоянии и единицах измерения, так что для быстрого прохождения через неё требовалась не столько скорость, сколько настойчивость в паре с удачей.
     На миг зрение смазалось – и я оказался где-то в вышине. Ни потолка, ни стен – лишь пол, выгнутой дугой простирающийся во все стороны до горизонта. Горизонт, впрочем, отличался условностью: он, в отличие от настоящего, имел границы, к одной из которых приближались две крошечные фигурки. Подробностей я не разглядел, но и без них понимал: эти фигурки – мы. Лёгкое помутнение от резкого падения – и я вернулся в себя. За время моего «отсутствия» произошли изменения – достаточно сильные, чтобы их игнорировать: воздух загустел, сдавил и толкнул так, что пришлось прижаться к нити и на секунду остановиться – переждать перепад давления; Леонид замедлился, с его лица стекали капли пота, руки приобрели фигурные очертания – на них четко выделялись вены, можно было различить форму каждой мышцы и подёргивающиеся от напряжения сухожилия, – ноги и тело отрывались от пола, и моему другу приходилось двигаться не только вперёд, но и вниз. Конечная точка нашего пути – неприметная дверь в середине пустого пространства – рывком приблизилась.
     Зона аномалий имела неоспоримый плюс: она действовала одинаковым образом на всех. Охранники её избегали, не желая рисковать зря, и всегда использовали обходную дорогу. Она отличалась немалой длиной, но была абсолютно безопасна – для них. Беглецам же особенности зоны позволяли, при должном везении, срезать путь и выиграть время.
     Раз, два – подтянуться. Раз, два – подтянуться. Раз – и пальцы вместо нити утыкаются в твёрдый угол дверного проёма, сжимаются, и руки слово сами втягивают тяжелеющее и увеличивающееся тело внутрь, перекидывают его через порог.
     Пот, как по команде, перестаёт заливать глаза – можно осмотреться. Обычная, ничем не примечательная комната: выкрашенные светлым голые стены; пол, на котором так приятно лежать после трудного отрезка пути; ровный потолок – нет даже крючка для люстры; два выхода – один ведёт обратно, в граничное пространство без границ, второй – в глубины здания. Уже отсюда я видел назревающую проблему – однотипные серые коридоры. Безликие проходы, в которых так легко потеряться, поскольку они похожи друг на друга, словно близнецы.
     Леонид вскочил, глянул в мою сторону и ринулся в серое переплетение. Вот уж кто испытывал минимум сомнений и пёр к поставленной цели как носорог. Я поднялся на четвереньки и рванулся следом, вставая на ходу. Едва не полетел головой вперёд, но вовремя оттолкнулся от возникшей слева стены, ударился плечом об угол справа и, наконец, выровнялся. Не очень-то хотелось отбивать конечности, но усталость накапливалась с каждым шагом, и порой я отключался, выпадал из реальности, и тело работало в отрыве от сознания.
     Унылые стены и проёмы проносились мимо. Казалось, они и вправду близнецы, решившие сыграть со мной в прятки: бегаешь, находишь одного, второго, третьего – но нет: это снова первый. Я не склонен к истерии, однако мне хотелось схватиться руками за голову, сесть и заплакать. Окружение давило, сжимало крепкими тисками безразличия; ему не было дела до судьбы двух несущихся точек: успеют пробежать, прежде чем шероховатые стальные пластины сойдутся, – их радость, не успеют – их горе.
     Душевная слабость терзала недолго. Выхватила часть сил, малую каплю, и отступила – а мои ноги заплелись, и я растянулся на полу. И лишь вскочив, понял: выскользнули, достигли последнего этапа. Коридоры остались позади, и мы находились в комнате, напоминающей ту, первую, что граничила с зоной аномалий. Единственное отличие – вместо второй двери в стене находилось окно, а за ним – свобода. Мир, настоящий и живой!
     И он расцвёл красками, прибавил в деталях, когда я, открыв окно, высунулся по пояс и смотрел, не ограниченный ничем, даже прозрачным стеклом. Снаружи рядком расположились деревья, около них находилась дорожка, а по ней шли люди: группа из пяти ребят-погодков и чуть дальше – одинокий мужчина. Не спешите так, друзья, погодите! Сейчас, сейчас мы к вам подойдём, дайте минутку – и мы рядом: обнимем, похлопаем по плечам, пожмём руки и вместе порадуемся тёплому солнцу, вдохнём чистый свежий воздух и поймём, насколько прекрасно быть свободными. Я замахал руками, привлекая внимание. Один из ребят заметил, остановился сам и окликнул остальных.
     Выбираться отсюда! До земли метров восемь-десять, но я и не собирался прыгать. Повертел головой, изогнулся и обнаружил искомое – чуть выше окна, прямо из стены, торчал штырь. Я нырнул обратно в комнату, выхватил конец верёвки из рук Леонида и начал вязать петлю. Когда узел был готов, я потянул, проверяя на прочность, – и он разорвался без малейшего сопротивления. Ещё раз! Но верёвка сминалась и расползалась под пальцами – казалось, её разом пропитала гниль.
     С запозданием понимаю, что Леонид последние минуты стоит столбом, смотрит в никуда и словно прислушивается к чему-то далёкому, тихому. Он весь путь шёл первым, пробивал дорогу, как волк собственным телом расчищает колею в сугробах для стаи. «Стаей» был я, и Леонид потратил все силы, пока вёл к выходу, принимал основные удары, позволяя мне идти практически без усилий – и то я дошёл (да что уж там – дополз!) в буквальном смысле на последнем издыхании.
     Делаю шаг вперёд, ловлю взгляд – пустой, будто нет ни меня, ни комнаты, ни дышащей в затылок погони. Леонид улыбается с какой-то невероятной до такого человека неловкостью, словно попал в незнакомую компанию, чувствует себя чужим, должен взаимодействовать, но не знает как, старается понять, осторожно прощупывая реакцию… Нет, не старается. Плывет по течению, отдавшись на волю судьбы. Они достали его, он почти сдался. Я хватаю его за плечи, трясу, подтаскиваю к окну, смотрю в глаза, мысленно кричу: «Очнись! Очнись!» – и поворачиваю его голову в сторону окна, так, чтобы он увидел зелень листьев, пыль на асфальте, голубой цвет неба и ярко-жёлтый – солнца.
     Группа ребят стояла на том же месте; мужчины не было видно, его место заняли две женщины – они что-то бурно обсуждали, попеременно указывая в нашу сторону. Увидев людей, Леонид оживляется, взмахивает рукой в приветствии и кричит: «Всё нормально. Привет. У нас всё хорошо». Тем не менее в его голосе звучит смущение, а затем он и вовсе отстраняется от окна.
     Давай, друг, приходи в себя, соображай! Ты же знаешь, что я ни слова сказать не могу, даже звук произнести – та ещё проблема. Сгибаю руки в локтях, веду вниз, удерживаю кисти параллельно горизонту, тыльной стороной вверх, и поднимаю поочерёдно. Повторяю с небольшими изменениями. Наконец Леонид меня понимает и обращается к людям по ту сторону: «Лестница. Принесите нам лестницу».
     В этот момент будто срабатывает переключатель: освещение тускнеет, воздух уплотняется, движения становятся неспешными и плавными, как в замедленной съёмке. Охотники близко. Опускаю взгляд вниз, на верёвку. Как я упустил?! Это же так просто! Не выдержала? Не беда, сложим вдвое или втрое – так она крепче станет. Разваливаю весь моток, начинаю перекладывать заново. Вокруг темнеет, и мне приходится всматриваться, напрягать глаза. Оглядываюсь на дверь – должны успеть. Должны!.. Успеть…
 

  ***

     Коля вместе с приятелями возвращался домой. Они шли по аккуратной дорожке, справа от неё росли ели, слева, в некотором отдалении, стояло большое здание бирюзового цвета. Заметив там мельтешение, Коля повернулся и увидел человека в окне. В проёме, высунувшись наполовину, торчал мужчина в белой просторной одежде; за ним был виден второй, с кастрюлей в руках.
     – Ребят! – окликнул Коля остальных.
     Приятели остановились. В это время первый мужчина отступил назад, запустил руку в кастрюлю, вытянул оттуда нечто тонкое и начал крутить в руках.
     – Что он держит? – спросил один из парней.
     – Похоже на макароны, – ответил Коля, прищурился и воскликнул: – Точно, макароны! Он их в узел вяжет.
     – Зачем? – спросил первый.
     – Так это же психи, – сказал третий, – а здание – больничка.
     Мужчина в окне подтащил второго, и тот крикнул: «Всё нормально. Привет. У нас всё хорошо». В ответ приятели захохотали в четыре голоса, а Коля произнёс:
     – По лицам и не скажешь. Растерянные, больше напоминают нездешних – как будто дороги не знают и заблудились.
     – Шутишь что ли, Колян? Ещё бы они казались здешними! У них крыша давно по тёплым краям кочует.
     Не успел стихнуть смех, как тот же мужчина крикнул: «Лестница. Принесите нам лестницу», – но тише, чем в первый раз. Затем в окне мелькнули санитары. Они перехватили обоих и сразу, не отходя, вкололи им что-то. Мужчины обмякли, их унесли, а окно закрыли.
     Случайное представление закончилось, и ребята пошли прочь, обсуждая увиденное. Коля медлил. Он так и не решился сказать, что в глазах двух странных мужчин заметил и разум, и его угасание после укола. Коля отвернулся, поспешил за друзьями, а всё произошедшее выбросил из головы. И в самом деле, мало ли что в жизни почудится!