Продолжаем наши аркейджевские чтения. Начало тут и тут.
Глава XI. Кипроза и Орхидна. Часть первая: Королева Ели
Кто не знает историю северного Мейра, края, которому, как считалось, покровительствовал сам Невер, древний бог зимы? Кто не слышал о Крепости Ели и ее Короле, Джеймсе Дейере, предводителе славного войска копейщиков? Кто, наконец, не читал знаменитые хроники войны с Висконией?..
Насладившись описанием баталий, предательств и побед, историки и летописцы надолго охладели к Мейру. Казалось, этот край застыл, замер среди льдов, и в нем более не происходило ничего интересного. А между тем, в Крепости Ели подрастали сестры, которым было суждено навеки изменить облик мира. Звали этих сестер — Кипроза и Орхидна.
Покойный Джеймс Дейер оставил после себя троих сыновей — Рейвена, Седрика и Дэна. Старшему было всего двенадцать лет — слишком юный возраст, чтобы возглавить войско. А потому главой Дома стала вдова Джеймса — Роуз.
… Говорят, во всем Мейре не было девушки прекрасней и милее, чем молодая Роуз Дейер. Стройна, как ель, приветлива с гостями, мила со слугами, ласкова с детьми, а возьмет в руки лютню и заведет песню о вечных снегах и метелях — заслушаешься. Но скорбь выбелила ее волосы, сражения ожесточили сердце, а груз ответственности за свой народ сделал характер суровым, как мейрская зима. Сыновья больше не видели от нее ласки — только нарекания. Королева Ели не прощала слабости ни себе, ни близким.
Старший, Рейвен, не оправдывал ее надежд. С одной стороны, строптивый и своевольный, что неплохо. С другой… У сына были странности, которые Роуз не могла объяснить. Стоило ей покинуть замок — а отлучалась она часто, так как на границах было все еще неспокойно, — как он удирал от своих наставников в леса и мог пропадать там день, другой, третий, ночуя то у костра случайных бродяг, то в звериной пещере, то в заброшенной хижине. Он словно что-то искал в заснеженных чащах — но что?..
Его находили и возвращали в крепость. Порой он рыдал навзрыд, порой хохотал как безумный и выкрикивал бессвязные слова. Порой забивался в угол, словно дикий зверь, и вопил, если к нему пытались прикоснуться.
Люди перешептывались, что наследник-то «с причудами», хорошо, если не заколдован лесными духами, и Роуз в конце концов была вынуждена признать их правоту. Она решила образумить сына, женив его, благо возраст был как раз подходящий — восемнадцать лет. Рейвен не сопротивлялся, без возражений взял в супруги девушку из хорошего дома, которую выбрала мать, — и произвел на свет дочь, получившую имя Кипрозы. А однажды под покровом ночи ушел из крепости и больше не вернулся, бросив и ребенка, и жену.
… Роуз долго стояла у гобелена, на котором было вышито родословное древо Дома Дейер. Вот Джеймс, ее супруг, ее любовь и боль. Его не вернуть. Он пал в бою за свой народ. Вот она сама, нынешняя Королева Ели. Три нити протянулись вниз: Рейвен. Седрик. Дэн. Роуз сорвала с шеи кинжал и с силой прорезала ткань, навсегда вычеркивая старшего сына из своей жизни и жизни Дома. Затем перевела взгляд на соседнее имя. Седрик…
Средний сын стал ее радостью. Ее опорой. Он был очень похож на отца: такой же сильный, такой же непреклонный, не по годам рассудительный и умный. В свой срок он женился и подарил Роуз долгожданного внука, которого назвали Джеймсом — в честь деда.
Седрик возглавил копейщиков Дейра, и как раз вовремя — на границах Мейра вновь появился враг. Войско двинулось в путь. Была одержана одна блистательная победа, вторая, третья — а на исходе зимы ворон принес в Крепость Ели страшное письмо. Пробежав глазами строчки, Роуз вскрикнула и пошатнулась.
Ее средний сын никогда не вернется домой.
Младшему, Дэну, к тому времени сравнялось двадцать. В отличие от братьев, его не воспитывали в строгости, не учили военному делу, не заставляли часами корпеть над книгами и планами сражений. У него был веселый, легкий нрав, в голове гулял один лишь ветер, и, не желая принимать на себя никаких обязанностей, а тем паче гибнуть в расцвете лет, как отец и брат, он сбежал из дома, прихватив с собой миловидную горничную, а заодно шкатулку с семейными драгоценностями.
Те, кто знал Роуз, говорили, что ее сердце в одночасье превратилось в лед, словно Невер сковал его своим дыханием. Она замкнулась, ожесточилась, и с тех пор никто больше не слышал от нее ни похвалы, ни ласкового слова — даже внуки.
Глава XI. Кипроза и Орхидна. Часть вторая: Наследники
Джеймс и Кипроза были близки настолько, насколько могут быть близки дети, у которых не осталось никого во всем свете. Мать Кипрозы вскоре после побега Рейвена вернулась к родителям, бросив дочь, и снова вышла замуж; а Элма, вдова Седрика, помешалась от горя и проводила дни в скорби и молитве, почти не вспоминая о сыне.
Когда Джеймс подрос, Роуз с новым рвением взялась лепить из него наследника Дома Дейер. Ему наняли лучших учителей, и теперь он встречал зарю не на старой колокольне с Кипрозой, как бывало прежде, а на заднем дворе с мечом в одной руке и деревянным щитом — в другой. А к девочке приставили старую кухарку, которая учила ее готовке блюд и еще шитью — всему, что она знала и умела сама. И даже эта кухарка, глуповатая и почти слепая, сторонилась воспитанницы, говоря, что с таким отцом и дитя наверняка вырастет с чудачествами, да и что это за имя такое — Кипроза, «кипарис», дерево смерти.
Кипроза привыкла быть одна. Ее вечера иногда скрашивал Джеймс, который ураганом врывался в комнату, рассказывал о том, чему учился за день, тотчас принимался объяснять ей буквы, заставлял читать по слогам, показывал танцевальные па, выпады мечом, переборы лютни… С годами, правда, эти встречи становились все реже: у Джеймса появлялось больше дел, он начал выезжать с копейщиками в леса, осматривать дальние заставы…
Но однажды произошло событие, изменившее жизнь Кипрозы навсегда.
Тайный гость оставил у ворот замка корзинку со спящим младенцем. В записке было сказано, что девочку зовут Орхидной; она дочь сбежавшего Рейвена и его возлюбленной. Роуз пришла в неописуемое бешенство. Она велела слугам отнести корзинку в чащу леса и бросить ее там — а дальнейшее сделает холод или стая волков.
Узнав об этом, Кипроза выскользнула из замка и кинулась на поиски младенца. Ее не было всю ночь, а к утру она возвратилась, прижимая сестренку к груди. Слуги отвели ее к Роуз. Нимало не устрашившись ледяного взгляда Королевы Ели, Кипроза твердо произнесла: «Если вы не хотите признавать малышку своей внучкой, ваше право. Но мне она сестра, и я не позволю ее выгнать». «Не позволишь, вот как», — холодно сказала Роуз, ни единым жестом не выдав своего изумления. — «Хорошо. Будем считать, это волчонок, которого ты нашла в лесу. Если выдрессируешь его, пусть живет. А станет кусаться — я прикажу его прикончить».
Пророчество Роуз сбылось. Орхидна росла красивым и умным ребенком, но порой в ней проглядывало что-то звериное, словно ее мать и впрямь была лесной волчицей, а не человеком. Время от времени на нее находило: она начинала рвать на себе платье, кататься по полу и рычать; а если ее запирали в комнате, чтобы она одумалась, девочка бросалась на дверь и царапала ее, ломая ногти; наконец, выбившись из сил, она принималась гортанно кричать и завывать, пугая слуг. Эти приступы случались с ней нечасто и проходили довольно быстро, но люди сразу же заговорили, что она унаследовала безумие Рейвена, и быть беде.
Но Роуз не обращала никакого внимания на ее выходки. Орхидна ее не интересовала. Все внимание старухи было приковано к старшей внучке, которая так неожиданно проявила характер.
Вот Кипроза прикрикивает на слуг, запоздавших с завтраком для Орхидны. Вот отчитывает служанку, не успевшую вовремя зашить платье. Вот одним жестом успокаивает сестру, у которой случился новый припадок безумия. Вскоре замковая челядь, которая под руководством добродушного Джеймса в последние годы порядком распустилась и обленилась, стала ходить по струнке, словно при молодой Королеве Ели. Роуз все чаще узнавала в Кипрозе себя и дивилась, как она не замечала этого раньше.
А объяснение, между тем, было простым. Кипроза с детских лет привыкла к своему положению в замке, к пренебрежительным взглядам слуг, к ледяному презрению бабки. Она ничего не желала для себя. Но для Орхидны, — о, Кипроза была готова сделать что угодно, лишь бы Орхидна не повторила ее участи, лишь бы она росла в заботе и ласке, ни в чем не зная отказа.
Однажды старуха вызвала внучку к себе. «Скажи, тебе нравится Джеймс?» — спросила она и, помолчав, прибавила: «Он хороший мальчик. И отважный воин. Но не Король. Нет, не Король». Кипроза растерялась, не зная, что ответить, а Роуз продолжала: «Ты — истинная Королева Ели. Вы поженитесь, и ты станешь хозяйкой крепости, а он — твоим полководцем. Из вас выйдет отличная пара». — Видя замешательство девушки, старуха прибавила: «После вашей свадьбы я признаю волчицу своей внучкой и прикажу вышить ее имя на гобелене рядом с твоим».
… Кипроза долго не могла уснуть. Перед глазами стояло лицо Джеймса. Когда-то в детстве она, кажется, действительно была в него влюблена, но детство давным-давно прошло, кончилось в тот день, когда она вернулась из леса с Орхидной на руках. Тогда же, в детстве, она мечтала, что бабка однажды взглянет на нее хотя бы с толикой той гордости и заботы, которые доставались Джеймсу. Ее мечты сбылись… Но слишком поздно.
И Роуз, и Джеймс, и Крепость Ели внезапно показались Кипрозе настолько далекими, настолько чужими, что она стиснула кулаки, изо всех сил стараясь не расплакаться. Нет. Не здесь ее жизнь. Не здесь ее судьба.
… В рассветных сумерках Кипроза и Орхидна подъехали к высокому холму, отмечавшему границу владений Дейеров. На вершине ждал одинокий всадник. Джеймс. Он крепко обнял сестру и поцеловал ее в лоб. Протянул мешок — немного хлеба, немного вяленого мяса и стопка книг. Ни единого упрека. Ни единого слова о том, что случилось…
Сестры уже скрылись из виду, а он по-прежнему стоял и смотрел на юг. Среди снега темнела узкая цепочка следов, уходившая вдаль — но вот подул свежий ветер, взметнул поземку, и гладь равнины вновь стала чистой, нетронутой, нестерпимо сверкающей. Он зажмурился, стиснул зубы и вернулся к войскам.
Глава XII. Аранзебия
Она ворвалась в размеренную жизнь Библиотеки веселым вихрем. Толкнула дверь аудитории, стремительно вошла, послала воздушный поцелуй Аранзебу и села за последней партой, нахально закинув ноги на стол. Очень даже, надо сказать, стройные и длинные ноги — ученики с ухмылками переглянулись, ученицы неодобрительно зашептались.
«Аранзебия!» — с укором произнес наставник.
«А что такое, протектор? — невинно захлопала глазами незнакомка. — Разве я неприлично себя веду?»
После лекции они ушли вместе. Студенты принялись гадать, что связывает Аранзеба и эту эльфийскую красавицу, а Кипроза, услышав их споры, вздохнула и назидательно произнесла:
«Разве вы не знаете? В эльфийских кланах принято выбирать новорожденному протектора — кого-то вроде доброго дядюшки, который участвует в судьбе ребенка, помогает с воспитанием и в случае смерти родителей берет на себя опеку над ним».
«Над таким ребенком я бы тоже взял опеку», — ухмыльнулся один из учеников.
«Остынь, герой, — насмешливо произнес Джин. — Этому ребенку около ста лет. И она легко заткнет тебя за пояс и в магии, и в битве на посохах. А что? Это сразу видно, если разбираешься в эльфах. И в боевых искусствах», — объяснил он удивленным друзьям.
Аранзебии и впрямь было около ста лет — для эльфийки совсем юный возраст. Учеба совершенно ее не занимала. Она приехала в Дельфы совсем за другим. За тем, кто, как она считала, принадлежит ей по праву.
За своим протектором.
«Время — лучший лекарь, — объясняла она Анне, которую, сочтя достойным обществом и ровней, быстро сделала своей наперсницей. — Понимаешь, со смерти его жены прошло уже девять лет. Вот я и подумала, это достаточный срок, чтобы он пришел в себя и наконец понял, кто его настоящая судьба...»
Оказалось, их наставник, Аранзеб, еще в ранней юности полюбил Нинэр, дочь своего учителя — Алесандера. Их союз был счастливым, но недолгим: для эльфов двести лет — не срок. Сперва погибла их единственная дочь, а вскоре за ней последовала и сама Нинэр. Аранзеб остался один и едва не сошел с ума от горя. К счастью, Алесандер вовремя забрал его в Эрнард. Там, в садах оранжерей, Аранзеб постепенно исцелился и пришел в себя.
Теперь Анна понимала, отчего их наставник так много времени проводил в садах Эрнарда. Когда он их покидал, старая рана вновь начинала ныть и саднить…
«И знаешь, Анна, сначала он совсем не выходил оттуда. А в последнее время, я слышала, начал все чаще бывать в Библиотеке и даже вести там уроки. Вот я и подумала, что он, наверное, готов к новому чувству. А я люблю его с детства. Больше жизни, знаешь, как это бывает?»
Анне хотелось сказать Аранзебии, что та опоздала: сердце их наставника уже занято. Он влюблен в Кипрозу, издалека, безответно, без надежды на взаимность. Но ей было жаль эльфийку…
В конце концов, кому дано знать, как сложится судьба?
Глава XIII. Нагаши
День богини Дауты был в Дельфах одним из любимых праздников. На площадях начинали бить фонтаны, корабли поднимали пестрые флаги, по улицам двигались пляшущие процессии ряженых русалок, тритонов и морских чудовищ. Кипроза решила — хватит девочке сидеть взаперти, пусть выйдет на улицу и повеселится, как нормальный ребенок. Она взяла Орхидну за руку, и они отправились в город.
Великий Алесандер, между тем, тоже решил сделать перерыв в работе над книгами, покинул Библиотеку и с несколькими учениками вышел на площадь.
Там-то они и встретились.
Благосклонно кивнув Кипрозе, маг рассеянно протянул руку, намереваясь погладить ребенка по голове. Ребенок зашипел, словно змея, и вцепился острыми зубками в ладонь волшебника.
Вскрикнув, тот отдернул руку и замер, не отрывая взгляда от недетских синих глаз. Сделал привычный жест, намереваясь остановить кровь.
Ничего не вышло. Рана отказалась затягиваться.
И тогда, с ужасом глядя на девочку, великий маг воскликнул: «Нагаши! Нагаши!» — попятился и быстро-быстро скрылся в дверях Библиотеки.
В те времена, когда мир еще был юн, им правило племя перворожденных — нагшасы. Говорят, они были детьми Нуи, владычицы мертвых, прекрасными и жестокими. Их народ не знал запретов. У них отсутствовали понятия добра и зла. Они учились у демонов, постигая их магию, возводили и разрушали города, создавали огромные мекка-машины и, наверное, в конце концов уничтожили бы землю… Но вмешались те, кто пришел следом. Эфены.
И грянула война, в горниле которой, словно в огромном котле, рождались и гибли народы.
Высшие расы творили себе армии. Пушечное мясо. Солдатиков, которых могли смести с доски одним щелчком. Эфены создали людей и эльфов. Нагшасы — дворфов. Кроме того, за них сражались битворожденные — их потомки от связи с демонами Нуи.
А когда все было кончено, и над полями сражений рассеялся дым, была построена огромная тюрьма между измерениями — Нагашар. Расположение ее залов и камер постоянно менялось, стены то сдвигались, то расходились вновь, не давая пленникам ни малейшей возможности отыскать лазейку наружу. В эту тюрьму заключили всех оставшихся в живых нагшасов и их приспешников. Запечатали врата. Навсегда. Навечно.
… Оторвавшись от книги, Алесандер невидящим взглядом уставился в даль. Если печати Нагашара вечны, как вышло, что прямо у него под носом, в Дельфах, уже несколько лет живет настоящая нагаши — змееныш, отпрыск человека и нагшаса?..
«Он потребовал, чтобы я выдала им Орхидну, представляешь? Я, естественно, отказалась. А он закричал, что она подчинила меня себе, что на мне скверна, что я тоже запятнана силой нагшасов. И добавил еще кое-что о нашем отце. Ну, а я высказала ему все, что думаю о нем и его школе. В общем, меня исключили», — Кипроза, похоже, совсем не была расстроена.
«Кому нужна эта школа, — Джин скрестил руки на груди. — Подумаешь, мудрецы! Без них обойдемся. Сами найдем доказательства того, что твоя сестра — не нагаши».
«Знаешь, Джин, не так уж я в этом уверена. Посмотри… Она не понимает, что хорошо, а что плохо. Сколько ни объясняй. Такое чувство, что эти понятия… чужды ее природе».
Наемник пожал плечами.
«Ну, даже если она и окажется нагаши, что с того? Ты станешь от этого меньше ее любить? Или, может, выдашь магам?»
Кипроза помотала головой.
«Ни за что!»
«Я Алесандеру не доверяю. Он так хочет ее получить, что вполне способен на похищение. Вот мой план. Таян увезет ее как можно дальше от Дельфов, в безлюдные степи, где даже маги потеряют след. А мы постараемся выяснить как можно больше о нагшасах и Нагашаре. Нужно узнать, где находилась эта тюрьма. Отыщем ее — поймем, кем была мать Орхидны».
«Я помогу. Я все-таки историк», — раздался голос Анны.
«Можешь на меня рассчитывать, Правый Клинок», — это произнесла Мелисара, тенью возникнув у него за спиной.
«И на меня. Нагшасы создали мой народ. Может быть, они научат меня тому, чему не смогли научить ни Голлог, ни волшебники», — это Олло. Как все они оказались здесь?..
«Ого! Бунт против учителей? Я с вами!» — Голос Аранзебии как всегда звучал насмешливо, но ее глаза были на удивление серьезны.
И наконец — чего уж никто не ждал — Аранзеб:
«Если понадобятся книги из запретной секции, я к вашим услугам».
Глава XIV. Лучшая пьеса Луция
Оказалось, найти серьезные исторические материалы о войне с нагшасами практически невозможно. Эфены не оставили после себя летописей — только ворох артефактов, назначение которых позже выясняли вслепую, наугад. Если и были какие-то свитки, они хранились в таких архивах, о которых не знал даже Аранзеб. Ну, а у людей, эльфов и дворфов в те далекие времена письменности и вовсе не было — зачем она пушечному мясу?
Возможно, полагала Анна, обвинять эфенов в том, что они бросили своих детей на произвол судьбы, не стоит. Не многим удалось уцелеть в той войне, да и те, похоже, навсегда утратили вкус к жизни. Они не стремились заводить семьи и продолжать род. Странствовали поодиночке, учили молодые дикие племена тому, чему могли. Как иначе объяснить, что в преданиях самых разных народов повторяется образ высокого, статного, мудрого старика, который научил их, что есть добро, а что зло, показал, как распахивать землю и сеять зерно, как месить глину и строить жилища?..
В книгах, которые находила неутомимая Анна, вообще было много всего любопытного. Например, то, что к началу войны среди нагшасов наметился раскол. Часть из них миновала стадию дикарства быстрее остальных. У них появились понятия добра и зла, родились зачатки морали. Эти нагшасы стали называть себя нуонами и начали постепенно отдаляться от родичей, занимая земли на окраине мира. Что с ними стало после войны, никто доподлинно не знал. Предполагалось, что некоторые уплыли на южные материки, а другие так и остались в далеких степях, постепенно забывая свои корни и становясь кочевниками…
«Многие источники говорят о том, что нагшасы были оборотнями, — рассуждала Анна. — В бою они часто принимали облик змей или диких зверей. Какова вероятность, что ферре — потомки нуонов? Или, скажем, нуонов и людей».
«А ведь это объяснило бы, почему Орхидна так привязалась к Таяну, — вздохнула Кипроза. — Она чувствует в нем своего. В них течет одна кровь...»
Понемногу, по крупицам им все же удалось собрать более-менее складную картину последней битвы. Легенды говорили, что в самый разгар сражения, когда эфены дрогнули и начали отступать, на поле боя появилась сама Сиоль, мать богов, в облике огненного смерча. Собрав энергию невероятной мощи, она расколола землю, и там, где еще несколько мгновений назад кипела битва, образовался огромный бездонный кратер, в котором исчезло все — и нагшасы, и их армии. За ними, обессилев, последовала сама богиня; и с тех пор она спит в глубинах кратера вечным сном.
«Разумеется, эту легенду не стоит понимать буквально, — говорила Анна. — Я думаю, что огненный смерч был взрывом гигантской мекка-машины, созданной нагшасами. Этот взрыв и уничтожил победителей, а заодно образовал в земле гигантскую воронку. Но, — тут Анна торжествующе подняла указательный палец, — это не главное. Главное вот что: везде говорится, что Нагашар был построен прямо на месте последней битвы. Найдем кратер — найдем и тюрьму».
Если Анна разбирала легенды с практической точки зрения, то Луций, наоборот, смотрел на них как поэт и драматург. Образ Матери, жертвующей своими перворожденными детьми, чтобы защитить от них мир, не выходил у него из головы. Он решил, что непременно должен написать об этом пьесу.
В пылу энтузиазма он набросал сюжет за одну ночь. Оставалось продумать действие, сочинить мизансцены и диалоги.
… Он с такой силой перечеркнул написанное, что перо сломалось. Схватился за голову и принялся раскачиваться на стуле, проклиная свою бездарность. Еще никогда он не чувствовал себя таким беспомощным. Слова отказывались ему повиноваться. Как описать бесконечность? Как научить вселенную говорить на языке людей?..
Он все-таки закончил черновик. Остался им не удовлетворен — но созвал труппу и велел приступать к постановке. Самые удачные находки часто рождались у него во время репетиций, когда он вдруг поднимался со стула и восклицал: «Стоп, стоп! Эту сцену сыграем иначе. Представим себе, что...» — и пьеса начинала играть новыми красками, оживая на глазах.
На одну из репетиций явился представитель жрецов Пантеона — молодой мужчина, немного сутулый, может, даже горбатый, закутанный в длинный плащ с капюшоном. Он сел рядом с Луцием и во время всего спектакля вел себя так тихо, что драматург вскоре забыл о его присутствии.
Первый акт завершался монологом Матери — отчаянным, трагичным и, как прекрасно понимал автор, насквозь фальшивым.
«Не то! — в который раз качнул головой Луций. — Совсем не то!»
«Не то», — согласился его сосед.
«Вам откуда знать? — бросил уязвленный драматург. И, не дожидаясь ответа, ядовито добавил: — Может быть, вы подскажете мне, как нужно?»
«А знаете… Пожалуй, подскажу. Идемте», — сказал жрец и поднялся со стула.
Луций хмыкнул, но сказать, что он был заинтригован, значило ничего не сказать.
… На широком лугу у городских ворот раскинулись пестрые шатры бродячей ярмарки. Факиры жонглировали зажженными факелами и изрыгали огонь под визги и крики ребятни, гадалка со сморщенным лицом и длинным, крючковатым носом что-то нашептывала испуганному простаку, водя узловатым пальцем по его ладони; со стороны зверинца доносился лязг цепей и грозный рык пантер.
Где-то неподалеку застучали барабаны — сперва тихо и неторопливо, затем громче и громче.
«Мы как раз вовремя, — произнес жрец. — Сейчас начнется».
«Что начнется?»
«Увидите».
Барабаны бешено заколотили — и внезапно почти смолкли, тихо-тихо отстукивая монотонный ритм, похожий на звук ровно бьющегося сердца. На подмостки вышла девушка — тоненькая, юная, смуглая. Ее лицо показалось Луцию смутно знакомым. Она села на колени, сложила руки перед собой, опустила голову и замерла.
Затем, под мерный рокот барабанов, она дрогнула и стала медленно подниматься, оживать всем телом — так листья пробиваются из почек, так раскрывается нежный цветок. «Таинство рождения», — подумал Луций, зачарованно глядя на девушку. Та воздела руки к небу, раскачиваясь, будто хрупкое деревце на ветру, просящее у туч влаги — и словно откликнувшись на ее безмолвный зов, барабаны застучали быстрее. Глаза танцовщицы широко распахнулись. Теперь она была уже не деревом, молящим о дожде, а самим дождем, бушующим ливнем, весенней грозой, мятущейся стихией… Ее тело изгибалось молнией, бессильно опускалось, умирая, и тут же возрождалось вновь. Ритм барабанов неумолимо нарастал. Сердца зрителей отчаянно колотились. Стало трудно дышать. Девушка продолжала свой неистовый танец. Казалось, она была небом, землей, языками пламени — всем миром сразу.
Грохот барабанов достиг своего апогея. Она взвилась в воздух, словно пущенная из лука стрела — и с последним ударом поникла на подмостках в той же позе, в которой начала свой танец: голова опущена, руки сложены перед собой.
Наступила гробовая тишина. Люди медленно приходили в себя.
«Мой друг, может, вы и жрец, но у вас душа поэта, — произнес Луций. — Я понял, что вы имели в виду. Идемте. Я угощаю».
В трактире напротив дома Соколиной Тени было немноголюдно. Окунувшись в прохладный полумрак, драматург наконец почувствовал, что наваждение рассеивается и сменяется радостью. Это будет грандиозный спектакль. Его лучшая вещь.
«А ведь мы с вами до сих пор толком не познакомились. Луций», — протянул он ладонь.
«Инох», — ответил молодой жрец, снимая плащ и аккуратно вешая его на крючок. Лишь тогда Луций понял: то, что он принял за горб, было белоснежными крыльями астры.
«Любопытно, чем я обязан такому вниманию совета?» — астры составляли высшую касту Пантеона.
«Совет тут ни при чем. Я пришел, потому что хотел увидеть пьесу. Матери мира поклонялись у меня на родине, в Ирамканде».
Луций никогда прежде не слышал об Ирамканде. Его новый знакомый, как видно, скучавший по дому, с охотой принялся говорить, а драматург слушал, затаив дыхание — так интересен был рассказ.
… В центре материка возвышалась горная цепь. Она звалась Ирамой, что значит «белые врата». В долине среди гор находилось королевство, укрытое от посторонних глаз. Оно было старым, очень старым, но про него почти никто не помнил. Люди, жившие в нем, не покидали долину.
Королевство называлось Ирамкандом, а люди — ирамами.
Ирамы были сильным, гордым народом. Они считали, что их долина находится в том месте, где зародился мир, и называли себя его хранителями. Каждый ирам был одновременно и воином, и жрецом.
Именно там, в белых горах, родился Инох. Он рос не по годам сообразительным и умным. К шестнадцати годам он уже постиг силу имен, и ему пророчили блестящее будущее. Но затем случилось непредвиденное.
Сперва возле лопаток стало щекотно покалывать, но он не придал этому значения. Затем вздулись бугры. Инох туго обмотал торс бинтами, чтобы скрыть их, а родителям сказал, будто поранился в горах. Он рассчитывал, что все пройдет само, но боль только усиливалась. Спину будто резало ножом. Наконец отец, почувствовав неладное, потребовал, чтобы сын снял повязки. Под бинтами оказались крошечные роговые наросты, покрытые перьями. Крылья.
Некоторое время юноша считал, что он единственный крылатый человек в мире. Но однажды в королевство явился путник из южных земель. Он рассказал, что таких, как Инох, много. Их называют астрами. Они рождаются в обычных семьях и до четырнадцати-шестнадцати лет ничем себя не проявляют. Что это — странная мутация или редкий спящий ген — путник не знал.
Жрецы дельфийского Пантеона считали астр посланниками богов. Время от времени они отправлялись в странствия, чтобы отыскать среди населяющих мир племен крылатых детей и забрать их в свой храм. Ирамийский совет решил отправить Иноха в Дельфы.
«Тогда я первый раз вышел из долины. Я не мог себе представить, что мир так огромен. Прямо под горой чернел бездонный кратер, а дальше, насколько хватало взгляда, простиралось пересохшее плато. Мы пересекли его, отправились на юг, и больше я никогда не видел Ирамканд».
«Плато? Вы помните его название, мой друг?» — Луций от волнения приподнялся со стула.
«Миметанское плато, — пожал плечами Инох. — А это важно?»
«Представляю себе лицо Анны, когда она узнает. Мы нашли его. Мы нашли Нагашар!»
Глава XV. «Приказ Пантеона» и «Побег». Часть первая: Приказ Пантеона
«Миметанское плато, — задумчиво произнес Аранзеб. — Все сходится. Даже странно, что я не подумал об этом раньше».
«Что — сходится?» — удивленно спросила Кипроза.
Тот взял ее ладонь обеими руками: «Прости, что не рассказал тебе раньше. Я не просто так взялся тебя учить. Мне приказал Алесандер. Он полагал, что у тебя особые способности, которые ты унаследовала от отца, и хотел, чтобы я присматривал за тобой».
«Что ты знаешь о моем отце?! Что знает Алесандер?!» — лицо Кипрозы было бледным, без кровинки.
«Твой отец не исчез бесследно. Через некоторое время после ухода из крепости он объявился на Миметанском плато, и...»
Когда Аранзеб закончил рассказ, Кипроза некоторое время молчала, а затем произнесла: «Он нашел Нагашар. Сумел сдвинуть грани измерений. И встретил мать Орхидны».
«Скорее всего, Кипроза. Скорее всего».
«Я должна его отыскать».
Они были готовы отправляться немедленно, но Луций попросил их задержаться. Ему очень хотелось довести свою пьесу до премьеры.
С появлением Наимы — так звали танцовщицу-миджанийку — действие преобразилось, заблистало новыми красками. Наима была дикаркой, робкой и пугливой, как лань, не умела читать и писать, едва говорила на всеобщем — но ее танец выражал невероятную глубину чувств. Законы драматургии?.. Актерское мастерство?.. Наима не имела об этом ни малейшего представления. Она не играла, она жила на сцене: воплощение боли, страдания, мук и… бесконечной любви. От репетиции к репетиции ее танец становился все более пронзительным, все более ярким. Все более страстным…
Накануне премьеры устроили генеральный прогон. Действие уже близилось к кульминации, и Наима, опустившись на колени, замерла под рокот барабанов, прислушиваясь к танцу, рождавшемуся внутри…
Внезапно двери распахнулись, и, печатая шаг, в зал вошел отряд жрецов-карателей Пантеона.
«Взять ее!» — приказал старший, указывая на Наиму.
«В чем дело?! — возмутился Луций. — Как вы смеете?! По какому праву?!»
«А вы кто такой?» — пристально посмотрел на него старший жрец.
«Я?! Автор!»
«Ах, автор… Насчет вас у нас тоже есть приказ. Луций Квинтон, вы обвиняетесь в глумлении над религией и попытке осквернить образ богини Сиоль. Именем Пантеона, следуйте за нами. — И, хлопнув драматурга по плечу, доверительно сообщил: — Люблю ваши сонеты. Но скажите, зачем же вы решили изобразить Мать богов корчащейся от плотской страсти дикаркой?»
Глава XV. «Приказ Пантеона» и «Побег». Часть вторая: Побег
«Отец ничего не может сделать, — сокрушенно покачала головой Анна. — Пантеон не подчиняется светским законам. Все кончено».
Они собрались в доме Соколиной Тени: Анна, Джин, Кипроза, Олло, Мелисара, Аранзебия, Аранзеб — и даже Инох, чувствовавший свою вину.
«Ничего не кончено! — Джин хлопнул ладонью по столу. — Из любой тюрьмы можно убежать. Нагашар, и тот оказался уязвим — что уж говорить о темнице Пантеона. Анна, ты помнишь, где видела планы старых катакомб?»
… И вновь вокруг сомкнулась темнота. На этот раз с ними не было Орхидны, да она вряд ли бы и помогла — ее сверхъестественное чутье, похоже, распространялось исключительно на сестру и Джина. Зато были планы подземелий. На ладони Аранзеба вспыхнул огонек, разгоняя мрак.
«Нам сюда. Идемте».
Вытолкав расшатанный камень из стены, Мелисара первой протиснулась в узкий лаз и расхохоталась.
«Мы пришли спасать Луция или составить ему компанию?»
Лаз вел в камеру с наглухо запертой решеткой.
«Механизмы — это по моей части, — произнес Олло, осматривая замок. — Минуту… Готово».
Решетка со скрипом отворилась. Совсем близко, за углом, послышались голоса, замелькали отблески факелов. Стражники, услышав шум, решили выяснить, что происходит. Пальцы Мелисары сжали рукоять кинжала.
«Стой! — схватила ее за руку Кипроза. — Не нужно лишней крови...»
По коридорам подземелья пополз туман. Плотный, вязкий, как тогда, на невольничьем рынке. Кипроза осторожно заглянула за угол и сделала знак рукой: можно идти.
Мелисаре казалось, будто она бредет по ярмарочному павильону с восковыми фигурами. Караульный, начавший было зевать, так и застыл с открытым ртом. Двое других замерли у стен в нелепых позах: не то пытаются сесть, не то собираются встать.
«С тобой лучше не ссориться, подруга», — полушутя, полусерьезно сказала она Кипрозе.
«Да», — коротко произнесла та, и Мелисара внезапно поняла, что волшебница все про нее знает. Даже не так: знала с самого начала. И то, зачем наемница приехала в Дельфы. И то, какие перемены произошли в ее душе за несколько коротких месяцев. Об этом стоило подумать… Но позже. Не сейчас.
«Сюда», — взмахнул рукой Инох.
Луций сидел на охапке соломы, привалившись спиной к стене и прикрыв глаза.
«Люк!» — схватилась за прутья решетки Анна.
«Энни!»
Олло, между тем, с удивлением разглядывал дверь. Попробовал потрясти, но та даже не шелохнулась.
«Тут нет замка», — сказал он, почесывая затылок.
«Камера запечатана властью Пантеона, — пояснил Инох. — Ее может открыть только жрец». — Он приложил руку к прутьям и произнес несколько слов на тайном языке храмовников.
Дверь дрогнула и отворилась. Анна с радостным возгласом бросилась Луцию на шею.
«Я думала, что больше никогда тебя не увижу!»
«Бежим! — поторопила Кипроза. — Заклятие скоро рассеется, а мне не хватит сил, чтобы его повторить».
«Наима! — позвал Луций. — Наима, не бойся! Эти люди — друзья».
Она вышла из дальнего угла камеры, робко оглядывая незнакомцев. Внезапно ее огромные глаза распахнулись еще шире. Она увидела Джина.
Наима опустилась перед наемником на колени и, наклонив голову, быстро-быстро заговорила по-миджанийски.
«Что она сказала?» — изумился Луций.
«Если дословно… «Приветствую тебя, король-бродяга. Позволь мне следовать за тобой и отдать за тебя жизнь»», — перевел Инох.
Луций понял, кого с самого начала напоминала ему танцовщица. Джина. Мать принца, как и Наима, была миджанийкой.
«Что я должен сделать?» — с ужасом спросил наемник.
«Согласиться. Иначе она не сдвинется с места, а нам нельзя терять ни минуты».
«Хорошо… Наима, ты можешь следовать за нами. Только не нужно отдавать за меня жизнь. Договорились?»
Наима качнула головой, вздохнула и едва слышно что-то пробормотала, но с колен поднялась.
… Катакомбы вывели их в старую каменоломню за чертой города. Джин негромко засвистел, и неподалеку откликнулась тихим ржанием лошадь. Соколиная Тень выполнила свое обещание. В укромной пещере среди скал их ждали скакуны и снаряжение для долгого пути на юг.
Луций обернулся к Иноху и протянул ему руку.
«Спасибо за все, мой друг. И за помощь, и за лучшую пьесу в моей жизни. Жаль, что ее никто никогда не увидит».
«Пьеса была прекрасной. Но прощаться нам, пожалуй, рано», — улыбнулся Инох.
«Что?»
«Я еду с вами. В конце концов, я уже полвека не видел Ирамканд».
Приятного чтения! Сегодня к чаю мед и ванильное безе. Если кто-то проголодается в буфете припасены пару паков панированных мясных биточков и овощные батончики!
Читай также
Лучшие комментарии