Рассказ «Шкатулка»

Шкатулка
На улицах Петербурга, в эту студеную зимнюю пору, было необычайно приятно: легкий мороз кусал за щеки прохожих, а солнце слегка пригревало, отражаясь от снежных шапок домов и сугробов.

По одной из улочек, в довольно приподнятом настроении, присвистывая, шел самый обыкновенный журналист – Федор Михайлович Климов. Человек двадцати лет отроду, незаурядный, начитанный и прозорливый. Внешности самой обыкновенной, какую только можно себе представить – не очень высок, не очень низок, слегка полноват, однако скроен весьма крепко, постоянно зачесывает волосы назад и носит очки в узкой оправе. Будучи крайне сдержанным, он крайне редко шел на конфликты, если только речь не заходила о чем-то, что вызывало в нем чувство близкое к личной обиде. Обычно он, возмущенный чьим-то выражением или крепким словцом, говорил: «Этим Вы и меня оскорбляете! Извольте объясниться!», после чего вступал порой в продолжительную беседу, но, всегда оставаясь при своем, пускай и неверном, мнении.

А еще он был большим любителем непознанного и в чем-то паранормального. Вот и сейчас ему представилась возможность удивить не столько других, сколько самого себя новой, захватывающей историей.

Но позвольте сделать тут небольшое отступление и объяснить, с чего же вдруг всё началось. Буквально вчера вечером, почти перед самым концом рабочего дня, на имя Федора Михайловича пришло письмо, которое надлежало передать ему лично в руки. Подобные послание немало удивили журналиста, ибо никто ни из его знакомых, ни из членов его семьи никогда не беспокоились так о том, чтобы письмо было передано лично в руки. Но то было еще только начало. В письме было написано следующее:

«
Уважаемый г-н Климов. Не пытайтесь понять, откуда я могу Вас знать, это сейчас абсолютно не важно. Важно то, что я могу Вам рассказать. Так сложились обстоятельства, что никому другому рассказать я ничего не могу, да и в самом этом письме всей сути я изложить не смогу. На обратной стороне этого письма я написал свой адрес, куда прошу Вас прийти. Мне действительно нужна Ваша помощь, ибо я предполагаю, что чему-то, неподдающемуся человеческому анализу, выгодна моя кончина. Но молчать я не намерен и хочу, чтобы Вы всем обо всем рассказали. Приходите скорее. С уважением М. В.»

Подобное сообщение от лица решительно незнакомого взбудоражило и живо заинтересовало пытливый ум Федора Михайловича. Он жадно перечитывал строчки письма, затем, уточнив адрес, отправился домой, где вновь принялся перечитывать заветный лист бумаги, пытаясь сопоставить то, что он знает с тем, что он видит перед собой на желтоватой бумаге.

Неожиданное приглашение буквально пробудило в журналисте какую-то дьяволинку – никогда раньше он с таким рвением не желал приняться за дело. Однако здравый смысл победил страсть к изучению, и он отправился в свою постель, где проспал до раннего утра.

И вот, Федор Михайлович Климов – рядовой журналист, до этого нигде и ничем не бывший отмеченным, шел навстречу сенсации. Мороз и легкий ветерок приятно кололи его лицо, а снег скрипел под ногами. Как бы то ни было странным, но на улице почти никого не было видно, не смотря на выходной день. Миновав мост и пройдя еще несколько улиц, Федор Михайлович остановился возле одного из домов. Сверившись с адресом, написанным на оборотной стороне письма, он вошел в поблекшее желтое здание, навеивающее тоску и непонятную тревогу. Внезапно для самого себя, Федор Михайлович обнаружил, что его детское любопытство и наивность довольно быстро сменилось на что-то куда более первобытное. Холодный сырой подъезд обдал чем-то необъяснимым, от чего Федора Михайловича бросило в холодный пот, а по телу его побежали мурашки.

Переборов себя, он все же двинулся на несколько этажей вверх и остановился напротив одной из квартир. Странное чувство внутреннего возбуждения от предстоящей беседы несколько успокаивало, но факта, что от этой двери веет каким-то леденящим душу страхом, не отменяло. Собрав всю волю в кулак, он все-таки постучался.
Несколько секунд не было слышно никаких звуков, тишина натягивалась, как струна. И вот она, наконец, лопнула – дверь начала тихо скрипеть, немного приотворяясь. За дверью невозможно было что либо разглядеть, кроме поблескивающих глазок хозяина квартиры.

— Здравствуйте, я по поводу Вашего письма. – Сказал Федор Михайлович, вытаскивая небольшую бумажку из кармана.

Мгновения глазки смотрели на гостя, но потом дверь закрылась, громко зашумела, отворилась, и костлявая рука, с силой сжав запястье Федора Михайловича, втащила его в квартиру.

В прихожей, как и казалось, не было ничегошеньки видно, однако из дальней комнаты, залы, как предположил Федор Михайлович, все же доносились небольшие лучики света. Хозяин квартиры, не отпуская гостя, повел его в гостиную, где наконец-то можно было разглядеть обладателя такой мощной хватки. Это был низенький седой старичок, с плешью, благодаря которой волосы его больше походили на белую корону, чем на волосы, его большой, крючковатый нос походил на клюв хищной птицы, а суровый взгляд никак не показывал того, обеспокоенного покушением, адресанта. Отпустив гостя и указав ему на свободное кресло, старичок сел на небольшого размера диванчик, обитого красного цвета материалом. Минуты молчания, которые они сидели и смотрели друг на друга, затягивались, поэтому Федор Михайлович решил нарушить тишину.

— Так, что Вы хотели мне рассказать? И, не сочтите за грубость, кто Вы? В письме Вы не уточняли ни своего имени, ни своего отчества, ни фамилии. И откуда Вы меня знаете? – Начал сыпать вопросами Федор Михайлович, разворачивая и перечитывая письмо.

— Меня зовут Максим Владимирович, думаю, Вам этого должно хватать, мальчик мой — Голос старика походил на звук открывающейся скрипучей двери: немного сиплый и трескучий, с нотками писка на некоторых гласных. – Знаю я Вас от общего знакомого – врача Зимницкого, который любезно порекомендовал Вас, как человека начитанного и прозорливого. А теперь о предмете моего письма. Скажите, Федор Михайлович, Вы верите в вещи необъяснимые современными научными методами?

— Иначе бы я не был здесь, Максим Владимирович.

— Очень хорошо, — сказал старик и, встав с дивана, молча подошел к шкафу, откуда извлек небольшую резную шкатулку и пачку исписанных листов.
Положив все это на стол, он снова сел на свое место и пристально вглядывался в шкатулку, словно пытаясь что-то вспомнить. Шкатулка была выполнена из красного дерева, как казалось, со странным символом на крышке, боковые вставки были выполнены из чего-то очень черного, и их тоже украшали странные, ранее не виданные Федором Михайловичем узоры.

— А что это за шкатулка? Что в ней? – поинтересовался журналист, записывая наблюдения в свой блокнот.

— Эта шкатулка проклята. – Сказал Максим Владимирович с необычайным спокойствием. – Она досталась мне от моего отца, а ему от его отца. Это не семейная реликвия, она – наше бремя. Здесь, в этих бумагах, Вы найдете все, что необходимо знать об этой вещи, и что она скрывает. Скажу лишь то, — он перешел на шепот, отчего его и без того тихий голос стал еще тише, — что Он и сейчас за нами наблюдает, и Ему хочется больше. Я долго не протяну, мальчик мой, Он заберет меня. Прошу Вас, Федор Михайлович, постарайтесь разобраться с этой историей. Наш род уже невозможно очистить, но выполните последнее желания старика. Я вверяю вам не только записи нескольких поколений, но лично свою душу.

Голос Максима Владимировича стих, как вдруг из соседней комнаты подул невообразимо холодный ветер. Лицо старика исказила гримаса ужаса, и он, снова с силой сжав запястье гостя, потащил его к выходу, приговаривая о том, что ему нельзя здесь больше оставаться.

Оставшись на пороге квартиры с кипой бумаг и шкатулкой в руках, в полнейшем недоумении, Федор Михайлович отправился на работу, где взял больничный на неопределенный срок за свой, разумеется, счет. Теперь в его руках были шкатулка, записи Максима Владимировича и голова на плечах, чтобы во всем этом разобраться. Федор Михайлович, сидя в своем кресле тем же вечером, внимательно вертел необычный ящичек в руках, скользя пальцами по острым выступам в углах шкатулки. Больше всего они напомнили ему кожу какой-то змеи или что-то явно близкое по своей сути. При детальном осмотре выяснилось, что «чешуйчатые» вставки были выполнены вовсе не из дерева, как предполагал Федор Михайлович, а из материала, на ощупь очень похожего на кость. Попытки открыть шкатулку ничем не заканчивались: крышка намертво прилипла к основанию. «Про это Максим Владимирович явно забыл упомянуть» — думал журналист, отставляя запертую коробочку и беря в руки первые несколько листов записей. Бегло взглянув на всю рукопись, Федор Михайлович оценил фронт работ и про себя отметил, что чем ближе к концу записей, тем нечетче становился почерк, что, по его мнению, свидетельствовало о том, что записи вели даже не один десяток лет. Наконец, надев свои специальные очки для чтения, Федор Михайлович погрузился в изучение дневников Максима Владимировича.

«Не вижу большой причины писать сегодняшнюю дату, поскольку это к предмету излагаемых мной событий никак не относится, наоборот, лишь запутает. Если когда-нибудь кому-то доведется читать эти записи, знайте – меня зовут Максим Владимирович Штейн. Я всегда был человеком любознательным, потому живо интересовался человеческой психологией, получил соответствующее образование. Совсем недавно я столкнулся с вещью, которая решительно переворачивает мое представление о человеческой психике и восприятии самого себя как личности.

Эту вещь, которую я намереваюсь хранить недалеко от записей, мне передал мой несчастный отец, когда находился на смертном одре. Он предупреждал меня о чем-то, чего я не мог понять толком ни тогда, ни сейчас. Мне доводилось в детстве, еще до моего увлечения медициной, видеть ее, но отец запрещал мне с ней играть. И теперь я, лишь отдаленно, понимаю, почему.
То, что я собираюсь описать, больше походит на простую паранойю, но не описать это было бы глупо. Итак, кажется, эта шкатулка влияет на мой разум. Как? Я решительно не могу понять. Но то, что я с уверенностью могу понять, это то, что меня стали посещать странные видения после того, как однажды я, попытавшись открыть злосчастную вещицу, случайно порезался о ее острые края и пролил немного крови на ее белоснежные костяные вставки…»

В этот момент сердце Федора Михайловича забилось чуть быстрее, и он перевел взгляд на стоящую на столике шкатулку – края ее были бордово красные, будто покрытые цветным лаком. Душа его наполнялась страхом и тревогой, в голове зазвучало что-то похожее на утробный смех, не принадлежащий ни одному из знакомых Федору Михайловичу существ. «Так, с этим нужно разобраться утром. А сейчас – спать», — думал Федор Михайлович, откладывая бумаги в сторону. «Завтра попробую узнать что-то у Максима Владимировича», — были последние мысли юноши перед тем, как он погрузился в царство снов.

Спалось крайне скверно, поэтому утром Федор Михайлович встал с расходившейся по швам головой и болью во всем теле. Всю ночь из головы не шла эта треклятая шкатулка: что это такое, что внутри, почему боковые вставки в письме Максима Владимировича белые, а сейчас кроваво красные? На все эти вопросы, превозмогая боль, пытался ответить юный журналист, сидя с чашкой кофе над бумагами.

Погода за окном вновь была на удивление солнечной. Небо было без единого облачка, и солнечный свет слегка грел затылок, проникая в комнату через незанавешенное окно. Покончив со своим небольшим завтраком и выписав всё интересующее, Федор Михайлович оделся и вышел на улицу. Как он и предполагал, воздух был свеж, мороз снова приятно кусал его лицо, а солнце приятно серебрило снег. Однако никакого чувства воодушевления или хотя бы спокойствия это не приносило. Было лишь чувство, что в окнах всех этих домов есть кто-то, кто следит за ним, запоминает его движения, будто пытается попасть в его голову. Со всеми этими нехорошими мыслями, Федор Михайлович добрался-таки до дома Максима Владимировича. Но то, что он увидел, полностью уничтожило в нем надежду разузнать столь необходимые вещи у обладателя шкатулки.

У входа в дом стояла карета скорой помощи, в которую грузили тело. Федор Михайлович молнией подбежал к санитарам и поинтересовался, кто умер и когда. Ответ поверг его в шок: вчера ночью Максим Владимирович Штейн скончался от сердечного приступа. Его обнаружила соседка, пытавшаяся достучаться до него и обнаружившая, что дверь будто запаяна. Отряд милиции приехал по вызову, взломал злосчастную дверь и обнаружил, собственно, тело психолога в кресле. Что примечательно, те, кто лично знал его, утверждали, что он, будучи и так человеком не широким, ссохся настолько, что казалось, будто на скелет натянули кожу. Глаза впалые, щеки тоже, кожа дряблая, сморщенная, на лице гримаса ужаса, удивления и отчаяния одновременно.

Санитары, впрочем, не возражали, чтобы Федор Михайлович взглянул на тело перед отправкой. И действительно, перед журналистом лежало ссохшееся тело, лишь отдаленно напоминающее ему о том, что некогда этот человек поручил ему разобраться с фамильным проклятием. От столь неприятного глазу зрелища Федор Михайлович решил осмотреть квартиру покойного, дабы попытаться отыскать хоть что-то, что помогло бы ему в изучении странной шкатулки.

Наверху, у оцепленной двери квартиры Максима Владимировича, стояло два милиционера, молчаливо стоявших, будто бы они были высечены из камня. Одного из них Федор Михайлович, по счастливой случайности узнал и, подойдя и радостно поприветствовав старого знакомого, протянул руку. Тот несколько мгновений мешкал, но потом, очевидно, в его голове всплыли моменты из их общего детства, и тот тоже, пусть и более сдержанно, протянул руку и приветливо улыбнулся. Федор Михайлович, после воспоминаний о детской и беззаботной жизни много лет назад, вскользь упомянул, что работает в газете, и ему было поручено разузнать всё о случившемся. «Журналист должен знать всё раньше всех», — отвечал он на вопрос давнего товарища о том, как же он узнал о гибели Максима Владимировича, ведь нигде такая информация не распространялась.

Итогом этого разговора стало то, что Вася, так звали молодого милиционера, позволит осмотреть вещи погибшего, но под личным контролем, дабы Федор Михайлович ничего не «изъял».
Внутри царил какой-то сущий беспорядок, будто кто-то здесь пытался найти золото древних цивилизаций. Книги, записки, посуда, даже цветы в горшках, все это было каким-то причудливым образом перемешано на полу. На столе, рядом с уже давно потухшей свечой стояла кипа книг в кожаных переплетах, с уже обветшалыми корешками. Содержание этих книг разнилось от «Психологии человека», до личной книги Максима Владимировича «Силы неясные обычному разуму и способы от него избавиться».

— Дело ясное, — вдруг сказал Василий, переминаясь с ноги на ногу, — старик, похоже, с грабителем боролся, ну а тот, будучи человеком, явно сильнее, и придушил его, или что-то подобное.

— Наверное поэтому тебя еще не повысили, друг мой, — попытался разрядить обстановку не самой уместной шуткой Федор Михайлович. Василий скептически усмехнулся и продолжил караулить журналиста.

Пролистав книгу Максима Владимировича, Федор Михайлович обнаружил, что в одном месте между страниц лежит что-то, напоминающее письмо. На нем, несколько кривым и почти неразборчивым почерком, были инициалы «Ф. М.». Аккуратно взглянув на Васю, Федор Михайлович быстро и незаметно спрятал это письмо в карман своего пальто, и, решив, что он больше ничего не сможет найти, направился к выходу.

— И что, даже записывать ничего станешь? – полюбопытствовал милиционер.

— Ты сомневаешься в силе моей памяти? – добродушно улыбнувшись, ответил вопросом на вопрос Федор Михайлович и, взмахнув на прощание рукой, скрылся за дверью подъезда.

Его обуревала тревога, любопытство и печаль одновременно. С одной стороны – сенсация, которая, вероятно, может изменить представление обо всем непознанном, с другой – страх за собственную жизнь, ведь убийца Максима Владимировича вполне мог узнать о бывших у него «свидетелях» и решить их устранить. Еще и это письмо, лежавшее в кармане пальто: о чем оно? Предупреждение?
На этот вопрос Федор Михайлович ответа дать не мог.

Вернувшись в свою квартиру и усевшись на диван, принялся жадно вчитываться в полученное письмо, дабы выцепить из него хоть что-то:

«


















Мальчик мой, если Вы читаете это письмо, значит, Он меня нашел, и я уже мертв. Поймите меня правильно, я не могу рассказать всё, что знаю об этой шкатулке, и вряд ли Вы найдете здесь ответы на интересующие Вас вопросы. Во всяком случае, не на все. Не могу точно знать, сколько моих дневников Вы прочли, потому процитирую часть из них, благо я помню почти все наизусть. Шкатулку эту привез мой прадед из поездок по нашей необъятной родине. Что это или где он ее раздобыл, он не распространялся, однако я смел заметить за своим прадедом ряд странностей, коих не замечал до его отъезда, который я, хоть и был тогда совсем мал, помню если не во всех красках, то точно в каких-то деталях. Раньше прадед мой был человеком мягчайшим и добродушным. Заметить его в плохом настроении было практически невозможно, а злости его, кажется, вовсе никто не видел. Также, не могу сказать, что он был человеком пугливым. Даже наоборот, он был для меня личным примером мужества и храбрости. Однако после того, как он вернулся из своего путешествия, я, будучи уже гораздо взрослее, стал замечать вещи, которые были несвойственны моему прадеду. Например, он стал как-то по-особенному подозрительным, глаза его, в отдельные моменты, буквально источали животный страх. Она стал подолгу запираться в своей комнате, прося при этом его не беспокоить и, как я потом обнаружил, с кем-то оживленно спорил, хотя было ясно, что он в комнате один. Спустя меньше полгода после путешествия, мой прадед скончался, завещав перед этим уже моему деду шкатулку эту куда-нибудь спрятать, чтобы никто и никогда ее не нашел. Дед же мой, бывший человеком крайне суеверным, буквально на следующий день, как его отец испустил дух, пошел закапывать злосчастную шкатулку на отдаленный от нашей деревни пустырь. По возвращению он вел себя, как и обычно, если бы только не один факт: рука у деда была в крови. Он объяснял это тем, что порезался об острые края шкатулки, чему тогда ни я, никто из домашних не придал никакого значения. Однако через несколько дней мой дед стал, подобно предыдущему владельцу шкатулки, вести себя очень странно. Я узнал, где была зарыта шкатулка, и отправился посмотреть, на месте ли она. Подтверждая все свои самые страшные опасения, шкатулки на злополучном пустыре я не обнаружил, а по возвращению матушка сообщила, что дед мой, после нескольких часов сильнейшего жара, скончался. Так случилось, что и моего отца постигла та же участь, и дьявольская коробка досталась мне. Я всегда старался не касаться ее острых углов, опасаясь той участи, которая постигла моих предков. Но однажды, когда я уже переехал в Петербург, я все-таки случайно окропил деревянное исчадие своей кровью. То, что происходило со мной дальше описать однозначно невозможно. Это было похоже на вполне ясный внутренний голос, который шептал сначала нечто неразборчивое, но чем больше он со мной говорил, тем больше я его понимал, и тем больше края шкатулки становились багряно-красными. Этот факт ужасал меня больше всего: я заляпал шкатулку самой каплей своей крови, но она, подчиняясь каким-то своим законам, начала будто бы наполнять шкатулку моей кровью. На третий день появился Он – физическое воплощение этого голоса. Он смеялся, о чем-то оживленно говорил со мной, а я лежал, не в силах пошевелиться из-за сковавшего мое тело страха. В какой-то момент я привык к незваному гостю и попытался заговорить с ним, чему он был, по его собственным словам, несказанно рад. Я пытался узнать, что случилось с моими родственниками, но он лишь махнул рукой. «Они были безразмерно слабы», — говорил он, — «Не то, что ты, Максим». Шкатулку я получил в двадцать пять лет, сейчас мне семьдесят два. Скорее всего, это было с его стороны игрой, его забавляло мое чувство, граничащее и со страхом, и с любопытством одновременно. Но сейчас, кажется, ему стало скучно, и он вознамерился отнять у меня жизнь. Я сужу об этом, исходя из того, что вновь почти не понимаю его голоса. Мальчик мой, будь осторожнее с этой вещью. Ты должен докопаться до истины и уничтожить этот дьявольский предмет. С уважением и наилучшими пожеланиями М.В."

Федор Михайлович перевел полные страха глаза на шкатулку, что стояла на столе. Вдруг тело его свела судорога, челюсти сжались, пытаясь сдержать вопль ужаса, который огромным комом скопился в горле. На лице появилась гримаса отчаяния и животного ужаса. Края шкатулки были наполовину красными.

— И чего же ты так испугался, дорогой мой Федор Михайлович? – вдруг явно и отчетливо услышал журналист голос буквально в голове. – Не стоит бояться, я не причиню тебе вреда… пока что.

Проглотив крик, выдохнув и попытавшись взять себя в руки, Федор Михайлович сказал как можно отчетливее: Кто ты и что тебе нужно?!

— Не более, чем простой разговор, милейший Федор Михайлович, — ответил голос, и внезапно из тени кухни вышел высокий, худощавый мужчина в цилиндре и сюртуке.

Пришелец осматривал комнату с выражением неимоверной гордости на лице, высокомерие, с коим он брал предметы, крутил их в своих неестественно тонких руках, казалось, не знает границ. Его длинные пальцы коснулись шкатулки, и он начал с каким-то трудно передаваемым наслаждением водить по узорам кончиками своих пальцев-щепок.

— Умный был малый этот Максим Владимирович, не так ли? – сказал гость, улыбнувшись едкой, противно-надменной улыбкой. Федор Михайлович не ответил.

— Мы с ним на такое количество тем говорили, что и подумать трудно. Я, к счастью, помню каждый наш разговор. Особенно мне нравилось говорить с ним о сущности вашего, человеческого то бишь, существования. Столько странных и архаических мыслей и планов он рассказывал, столько нелепых общечеловеческих придумок объяснял. Это было решительно забавно и умилительно. А вот Вы, Федор Михайлович, что можете сказать о счастье?

Незнакомец подошел ближе к Федору Михайловичу и, сняв цилиндр, сел в кресло, что стояло напротив диванчика, на котором сидел журналист.

Несколько секунд он молчал, боясь вымолвить хоть слово, опасаясь, что если даст ответ, который не понравится гостю, то тут бедному Федору Михайловичу и лежать, пока не забеспокоятся о нем на работе и не обнаружат его холодное тело на этом самом диванчике.

— Счастье – это когда человеку хорошо, — наконец решился ответить Федор Михайлович, борясь с неописуемой дрожью во всем теле.

— Хм, почти также ответил и Ваш друг, Максим Владимирович, а до него его отец, дед и прадед. В различных формулировках, — будто бы раздосадовано отвечал незнакомец, — Но Вы, кажется, уловили суть. Счастье – когда ОДНОМУ человеку хорошо, и не факт, что хорошо всем остальным.
На слове «одному» он резко повысил голос, выставив вверх указательный палец и наклонившись к Федору Михайловичу.

— Счастье, дорогой мой Федор Михайлович, это когда вы достаточно умны и изворотливы, чтобы подстраивать любую ситуацию под себя. А то, что будут страдать какие-то отдельные единицы – пустяк, верно? А еще, как бы забавно ни прозвучало, все эти хитрые жесты рано или поздно сделают вас несчастным. Просто прокрутите все это в своей голове и ответьте себе сами на это, не буду утруждать себя объяснениями.

В полном непонимании Федор Михайлович пытался ухватиться хоть за одну мысль, все так быстро менялось. Он ухватился за голову, было отчетливо слышно, как стучит его челюсть, но гость продолжал свой издевательский монолог.

— А любовь, друг мой, что же насчет любви? Любовь — эфемерное чувство, глупое и неуправляемое, как бунтующий ребёнок. Оно, безусловно, может дарить радость, но оно же может втоптать вас в землю и сделать вид, что ничего не было. И вы называете чувство, похожее на песок, великим? Да, этот песок согреет вас, если погода вокруг жаркая, но если дует ветер, этот песок будет царапать вам глаза. Это не самодостаточное чувство, оно зависит от огромного количества вещей, казалось бы, ну ни как не связанных друг с другом. И ради такого ветреного чувства вы готовы погубить себя? Истинные дураки.

— Хватит… — процедил испуганный Федор Михайлович, — пожалуйста.
Незнакомец вернулся к шкатулке, которая уже почти полностью покрылась красным.

— Ну что за люди? – одновременно грустно и раздраженно спросил сам у себя незнакомец. – Даже в споры перестают со мной вступать. Эх, Вы меня разочаровали, Федор Михайлович. Я видел в Вас такой потенциал, такую силу убеждения! Вы же журналист! А сейчас трясетесь как осиновый лист, не в силах вымолвить хоть что-то. Неужели Вас так пугает страх смерти? Что ж, раз уж больше разговор наш никуда не пойдет, то я избавлю Вас от страха. Навсегда.

Более о Федоре Михайловиче никто никогда не слышал, более того, многие ставят под сомнение сам факт его существования, будто и не было никогда такого человека. Нельзя сказать, что мир что-то утратил с этой потерей, как нельзя того же сказать об уходе Максима Владимировича. В конце концов, они оба были просто обычными людьми, до которых никому не было дела, со своими стремлениями и проблемами.

Однажды в дом Федора Михайловича проник воришка. Он забрал почти всё самое дорогое, что было у самого обычного журналиста, но самое большое внимание привлекла красивая расписная шкатулка, которую он не мог не взять. И пусть он слегка порезался о ее края, воришку это не заботило. Впрочем, это уже другая история.