В состоянии, похожем на смерть, Робер медленным шагом шёл по берегу Сены. Был холодный осенний вечер; небо над Парижем висело грязным и мутным сумеречным полотном, в котором плавали городские краски; Сена светилась Парижем.
«Кто бы мог подумать», — думал Робер; ни на миг не потускневшие, живые воспоминания: револьвер, вороненый ствол которого нацелен на него, дамская рука, сжимающая рукоять, искусственное свечение ламп и стены роскошного номера отеля «Рю Фолл де Гранель».
Спустя час, когда подул колючий промозглый ветер и всколыхнул металлическую поверхность знаменитой реки, Робер сошёл с набережной на улицу Гарцель, направившись к ресторану «Иллюминасьон», который находился неподалёку от поворота.
Орошённое приглушённым и мягким светом, пространство в ресторане вовсю дышало теплотой, табачным дымом и светскими разговорами.
— Позвольте, мсье, — встретил на входе Робера швейцар. – Ваше пальто.
Отдав пальто, Робер двинулся по проложенному вдоль середины зала ковру, по обе стороны которого располагались столики. Робер увидел знакомое лицо за столиком у стены и пошёл к нему.
— Добрый вечер, Ингрид, — сказал Робер.
— Здравствуйте, лейтенант. Вы в форме. Что, не могли одеться по приличнее? Когда вы военный – носите форму. Но здесь вы обычный гражданин, так что, пожалуйста, одевайтесь в нормальную одежду.
Робер осмотрел свою форму – отглаженную, чистую, какой и подобает быть военной форме, — и, отодвинув стул, сел напротив Ингрид. Это была женщина тридцати пяти лет, с печальным взглядом и сухим голосом, обладающая при этом весьма странным характером; спустя несколько встреч Робер так и не смог понять, с кем он имеет дело – внешность и то, что находилось по ту сторону этой внешности, выдавало в Ингрид какую-то мрачную проницательность и незамутнённый ум. Ингрид зажгла папиросу и закурила.
— Что вам будет угодно, мсье? – спросил возникший из-за спины Робера официант.
— Лейтенанту, пожалуйста, что-нибудь выпить. Думаю, от белого вина он не откажется.
— Не откажусь. Вы очень любезны, Ингрид.
— А мне… пожалуй, тоже вина. Больше ничего.
— Хорошо. – Официант удалился.
Робер взглянул на лицо Ингрид: бледное и худое, глаза сверкали влажным блеском, а губы были яркими от помады. С этих губ сполз сизый дым, и они произнесли:
— Что случилось, лейтенант? Это вечер оказался для вас загадочным?
— Да… Я закурю?
— Конечно.
Робер закурил и посмотрел куда-то сторону. Он не знал, что говорить. Впечатления от той встречи казалось ему невозможными для слов.
— Так что случилось, лейтенант? – Ингрид улыбнулась. – Вы кого-то убили?
— О, нет, убивать никого не пришлось. Напротив, это меня чуть не убили.
— Ужас. Что бы я делала? Вы и так опоздали, а мертвецы – они вообще вовремя приходить не любят.
Робер тоже улыбнулся. Он вдохнул дым и затянул его глубже в горло, задержав дыхание. Выдохнув, он продолжил:
— Примерно четыре часа назад я, прогуливаясь по проспекту Тьянель, встретился с одной женщиной. Она моложе вас, думаю, лет на пять, на шесть. Её зовут Сюзанна.
— Удивительное имя. И редкое – от Сюзанн мода отошла. Больше предпочитают Жаннет.
— Мы разговорились. Она сказала, что родом из Бретани, но это неважно. Она попросила проводить её до отеля «Рю Фолл де Гранель». Ингрид, вы знаете, где он находиться?
— Где-то в центре Парижа, лейтенант. Насколько я знаю, весьма респектабельный отель, постояльцы там – люди не низшего сорта.
Робер закусил губу. Ему хотелось бы остановить рассказ и слушать Ингрид. Почти все их вечера таким образом и проходили – она говорила, а он внимал её словам, одновременно любуясь её лицом, её манерами, её телом… А сейчас Ингрид не сводила с Робера испытующего взгляда, но слова исчезли; если бы только Робер мог представить Ингрид то, что теплилось в его памяти.
— В общем, я согласился её проводить. Пока мы ехали, я заметил в поведении Сюзанн некие странности: иногда она начинала сильно мять в руках свой платок, убирая потом в карман, говоря, что сегодня её мучает головная боль. Иногда она начинала учащённо дышать. Иногда она смотрела на меня, долго, я бы сказал, тяжело, мне страшно было заглянуть в её глаза.
— Её глаза были страшнее глаз смерти?
— Смерть не страшна. Смерть людей не касается.
Ингрид закурила вторую папиросу.
— А вы, лейтенант, насколько были близки к смерти? Как близко она подбиралась к вам?
Робер замер, замер его взгляд и застыло дыхание; зачем она спросила? Робер было уже открыл рот, чтобы ответить, но он ничего не ответил – слышен был лишь слабый хриплый протяжный звук, исходящий из его глотки.
— Ингрид, я… Скажем так, несколько раз смерть дышала мне в лицо, до того близко, что я чувствовал её жар.
— Несколько раз? Вы молоды на вид. Внутри, наверное, вы старик. Но одно дело – смерть на поле боя. Война не может быть не смертоносной. Здесь, в Париже, вы повстречали смерть. Знакомый жар.
— Знакомый, Ингрид. И весьма. Именно такой жар я ощутил, когда меня сверлили этим тяжёлым взглядом. Предчувствия охватили меня, но я взял себя в руки. Только подумайте – мужчина, к тому же офицер, бежит от женщины, думая о том, что она – сама смерть.
Ингрид засмеялась. Роберу стало легче.
— Мы вышли из метро, пошли к отелю. Поднялись в номер. Он был пуст. Впрочем, иного я не ожидал.
Появился официант с вином. Робер разлил напиток по бокалам – хрустальный звон пронёсся над кремовой скатертью. Робер смотрел на Ингрид – она поднесла бокал к губам, задержала его, прижавшись нижней губой к тонкому стеклу, и сделала короткий глоток. Ингрид поставила бокал и вновь взглянула на Робера. Ему вспомнился револьвер. Кажется, это был наган.
— Вы не ожидали, что в комнате она будет не одна.
— Именно.
— Хорошо, лейтенант. Продолжайте.
— Я помог ей снять пальто. Она опять посмотрела на меня – смотрела так же долго, я не смел пошевелиться, не знаю, почему, но взгляд был не тяжёлым. Наоборот, нежным.
— Нежным? – Ингрид снова поднесла бокал к губам. – Её что-то тронуло.
— Если бы так, Ингрид. Сюзанна начала говорить о том, что её жизнь – сплошные перегонки. Сплошной азарт и игра. Сплошное счастье и сплошное горе.
— Лейтенант, выйдите на улицу и попробуйте найти хоть одного человека, кто скажет, что его жизнь – это рай. Глупец так скажет. А умный человек и вовсе будет, прошу прощения, вешать вам лапшу на уши, что нет жизни лучше, чем его жизнь. Умные люди умеют скрывать правду, а глупые её не видят. Ваша Сюзанна, видимо, претерпела мгновение откровения. Она сказала правду.
— Правду… — задумчиво повторил Робер; вновь он увидел стены номера, увешанные картинами, увидел окно, в котором Париж тонул в сумерках и мелькал огням. – Она отошла от меня. Она дрожала. И плакала. Она звала меня Жаком.
— Жаком?
— Да, Жаком. Сколько бы я не говорил, что это не я, не Жак, она только мотала головой и повторяла, что я – это Жак. Она повторяла это столь часто, что я был готов поверить в эту чепуху. Она открыла сумочку и достала оттуда револьвер…
Робер замолчал. Ингрид закурила очередную папиросу. Робер отвернул взгляд от собеседницы, слыша, как она выдыхает дым. Он слышал даже, как тлеет кончик папиросы.
— Лейтенант, если это конец вашего рассказа, то прошу предупреждать о таких вещах. Но думаю, здесь вам стоит напрячься – ведь это не конец.
— Сюзанна взяла меня на мушку. Она повторяла «Жак, Жак, Жак…» Я обмер. Да, Ингрид, внутри я, наверное, старик, но я… Я не мог себе представить, что могу встретить смерть здесь, в прекрасных апартаментах, пока за стеной люди живут, я жду выстрела.
— Пуля мечтает встретить человека. На войне они так и летают, а здесь сидят в барабане револьвера и ждут момента, когда тонкий пальчик нажмёт на спуск.
— Её рука не дрожала, намерение убить меня было весьма решительным. Я сказал, что жизнь стоит многого, чтобы так просто отнять её у человека. Я-то знаю, что такое жизнь.
— Позволю сделать поправку. Вы знаете, что такое смерть. В жизни вы ничего не смыслите, лейтенант.
— Смелое высказывание, Ингрид, в нём есть доля правды.
— Что ж, как видно, вы живы. Вы её уговорили?
— Я начал подходить к ней. Медленно. Очень медленно. Сюзанна стояла, как статуя, не двигаясь, револьвер был нацелен на меня. Когда я наконец подошёл, дуло смотрело на меня в упор, смотрело прямо в грудь. Я забрал у Сюзанны револьвер и разрядил его. Вынул из барабана все патроны. Сюзанна ещё раз повторила имя Жака и упала в обморок. Я привёл её в чувство.
Робер отпил немного вина. Вино было отменным, только сейчас он прочувствовал его вкус.
— Она пришла в себя, — сказала Ингрид. – Не набросилась на вас?
— Нет. Только поцеловала. И попросила уйти, сказав перед этим, что надеется, что судьба никогда нас больше не сведёт вместе. Я ушёл. Револьвер оставил у неё.
— Это всё?
— Да, Ингрид, это всё.
Робер закурил. Внутри вдруг возникло жгучее желание сбежать из ресторана – бросится к двери, оказаться на холодной улице и рвануть куда глаза глядят.
— Вас не интересовало, кто такой Жак?
— Нисколько, Ингрид.
— Что ж… Сегодня хорошее вино, лейтенант. Пейте. Кто знает, настанет ли завтрашний день.
***
На ночной улице выл ветер. Робер, прислонившись к стене какого-то здания, мечтал забыться. Но то, что произошло сегодня в отеле «Рю Фолл де Гранель», крепко засело у него в памяти. От таких воспоминаний в силах помочь только время.
Робер поднял взгляд к небу. Оно было чёрным, как смоль, не было видно ни одной звезды. К лицу подобрался жар, знакомый, как сказала Ингрид.
«В голове не укладывается, — говорил себе Робер. – Что же случилось? Чем этот Жак заслужил смерти? А может, это я её заслужил? Так часто я оказывался лицом к лицу с ней, а теперь? Теперь смерть стала человеком. Сюзанной. Интересно, умирая, вспомню ли я о ней? Но нет, наверное, не вспомню, ведь смерть – это и есть она. Она заберёт меня».
Робер зажёг спичку и поднёс пламя к кончику папиросы. Закурив, он неспешно двинулся вглубь улицы; его сопровождало невероятное молчание стен и домов, нарушаемое ветром и стуком ботинок. Робер шёл, ни о чём не думая, погружённый в состояние, подобное смерти.
Одной только мысли Робер позволил пронестись сквозь забвение: когда-нибудь придёт час, и в стенах отеля «Рю Фолл де Гранель» прогремит злополучный выстрел.
