Опять этот писк, этот мерзкий скрежет, будто кто то скребет ржавой железкой по стеклу. Этот раздражающий скрежет единственное, что способно вытащить меня из царства Морфея.

Вот она это жалкая роба. Роба даже не человека, а существа обязанного вечно находиться в постоянном однородном состоянии, роба, которая не позволяет делать ошибки и куда либо двигаться.

Холодный кофе — это все, что от нее осталось. Она ушла не сказав ни слова, пока я находился в мире снов, сладких грез и необъятных фантазий. Но она вернется, как и в прошлый раз. Она всегда возвращается. Мы ведь должны жить вместе исходя из социальных норм тех вечно мечущихся безликих форм зовущих себя людьми.

И вот он предстал передо мной. Этот зловонный город завлекающий обреченные души в свои объятия яркими вывесками, как педофил манящий очередную десятилетнюю жертву конфеткой.

Второй день улица в руках Декабря, она голая и грязная, как дешовая шлюха, лежит и молит что бы Декабрь обдал ее лик, чем то белым, но она хочет этого не ради собственной выгоды и похотливого удовольствия, а что бы какое то время этот мир казался немного красивее.

Как жаждущая дозы наркоманка, она всхлипывает и в этих всхлипах еле слышны слова «Дай мне снежка, этого белого прохладного порошка», а Декабрь смотрит на неё бездушным взглядом и шепчет в ответ «нет».

Мой же путь лежит в его недра, в чертову пропасть, а эти адские катакомбы, в которые каждый день спускаются десятки тысяч душ, там противно, там душно, там Свиблово.

Вот она, так сказать «лодка», что отправится по этому своеобразному Стиксу, который, заканчивается прямо у входа на каторгу, на которой вынуждены горбатиться все, когда дойдут до нужной стадии своего амёбного развития.

И вот я снова оказался тут — на бортике ведра с копошащимися в нем червями, которые изо дня в день делают одно и тоже, то что даже нельзя назвать существованием и однажды все она окажутся на крючке и после в мерзком желудке холодной рыбы. Рыбы, которую в народе принято называть пенсией.

Смотрите, это он — надзиратель. Нам навязано называть его директором, пафосный эпитет призванный скрыть его реальную отвратительную личину деспотичного диктатора. Алчный, лишенный всяческих моральных понятий, лживый блюститель так называемого порядка, который он сам и установил.

Он тот же педофил только немного другой сборки. И если воспринимать наш мозг, как ребенка, наивного и доверчивого, незнающего, что ждет его в будущем и из какого теста сделаны окружающие его формы грязной и похотливой жизни, то уже через несколько мгновений этот развратный подонок проникнет в самую глубь сознания, оставит там свой несмываемый след, засадит глубоко под корку свои извращенные понятия и мораль и оставит зияющую брешь, через которую до скончания дней будет сочиться всякая пакость.
Давай подходи, небось так и жаждешь прописать меня в своем воспаленном внутреннем мирке гадкий…
-Привет Леш! Как дела?
-Здрасте Иван Борисович! Все хорошо.
-Ну что? Завтра всем коллективом едем ко мне на дачу отмечать подписание?
-Конечно, как и планировали.
-Ну ладно, вы тут до упора не сидите, часиков до трёх и идите домой. Леш, с тебя завтра мясо на шашлыки
-Всё будет в ажуре!
-Ну все, давай тогда, до завтра
-До свидания, Иван Борисович!

Темнота, бездушная темнота и холод вырвались наружу из тел окружающих меня скитальцев ждущих своего часа и теперь вся она теплица на узких улочках этой ямы с отбросами, которые все как заколдованные называют прекрасным городом.
И вот я стою в длинной как подколодная змея очереди за жалкой подачкой, которую я получу в обмен на красивые фантики, которые нам выдают, за то что использую нас как рабскую силу для своих гнусных потребностей.

И вот я снова на улице среди механизмов везущих так уверенных в их надежности людей куда-то и срежу людей усердно трудящихся для того что бы как следует обслужить свой механизм, забавно, а я думал мы не станем рабами машин.
Грохот и лязганье доносятся из-за угла, рабочие ломают стену дома уничтожая чьи-то надписи исполненные в стиле граффити, хотя потом они сами же и измажу эту стену. Громко кричат, пытаясь переорать работающие инструменты, что то на незнакомом языке, наверно гасторбайтеры, они меня боятся, я их тоже, их много, вдруг побьют.

И вот я наконец то в том месте где я могу быть хоть и не до конца но более или менее спокоен. Наконец-то, я могу содрать с себя каторжную робу. Я слышу чьи то шаги за углом. Как я и предполагал, она вернулась, хотя она может уйти совсем и выбрать другой образ жизни, но в конечном итоге результат будет такой же лишь с минимальным различием, но неизвестно в какую сторону. И сейчас я отправлюсь туда где я наконец-то смогу обрести то что заблудшие души мире сего называю счастьем. Готовь свои лучшие сны Морфей, я иду.