Кондэнс

Я зашёл. И оказался внутри, хотя всем сердцем желал оказаться снаружи.
Стояла жуткая вонь. Каждый вдох был пыткой. Я задерживал дыхание до того момента, пока в висках не начинала со всей отчаянностью и безумством стучать кровь, а голова не начинала кружиться – и выдыхал. И снова впитывал в себя смешанный с запахом разлагающихся трупов воздух. Из глаз текли слёзы. Но всё же совсем дышать я не мог. Никто не мог.
Помещение было совершенно заброшено – и не мудрено. Даже самая последняя крыса здесь больше, чем на полчаса, не задержится. Хотя я не уверен, что здесь вообще кто-нибудь или что-нибудь может быть. Хотя бы какая-нибудь немыслимая и отвратительная тварь!
Мелкими, неровными шагами, отдающихся стуком каблуков – видимо под ногами кафель – я стал погружаться всё глубже. Темнота, до этого бывшая абсолютно бестелесной, словно по чьему-то велению обросла плотью. Я мог свободно двигаться, но я не мог избавиться от ощущения, что моё тело что-то облегает. Одежда? Да я и так в одежде.
Время шло рядом со мной. Весело свистя какую-то незамысловатую мелодию, оно остановилось и принялось онанировать. Стрелки на циферблате – часовая, минутная и секундная – со сверхчеловеческой скоростью начали наматывать один круг за другим. Я, одолеваемый брезгливостью и отвращением, отошёл в сторону, озадаченный вопросом: что может так возбудить время? Время противоположного пола, с пышной задницей, роскошной грудью, пламенным взглядом и горячими губами?
— Так, иди отсюда! – сказал я.
Время, хохоча от удовольствия, укатилось куда-то недалеко в бездну.
А потолок тем временем стенал, обливался кровью и потом. Пот обращался в дождевые капли. И капли падали вниз, ударялись о стекло, прямыми линиями укатывались дальше в глубину, взмывали вверх на импровизированных крыльях и снова падали вниз, сталкивались с невидимой гладью и снова катились вниз.
Ба-бах!
Стекло нервно задрожало от мощного грома. По ушам что-то ударило. И ударило так сильно, что, наверное, только чудесному проведению удалось сберечь мою голову от термоядерного взрыва.
— Хватит орать! – не слыша своего собственного голоса закричал я. – Здесь воняет, время дрочит, а ты ещё тут решил поплакаться! Заткнись!
Но, конечно же, меня никто не стал слушать.
Чёрное и густое, точно расплавленная смола, небо озарила ослепительно-яркая гигантская молния, и какой-то грандиозный, ошеломляющий, внушающий своим космическим масштабом неподдельный ужас и первобытный страх поднебесный оркестр разразился громогласной канонадой взрывов, выстрелом миллионов оружий, рёвом тысячи разорванных, совершенно остервенелых, диких глоток, криком и превышающим все доступные децибелы стоном сотни женщин, распираемых жгучим, безудержным, всё уничтожающим оргазмом, и плачем одного ребёнка – такого пронзительного, что остаётся только застрелиться, повеситься, сжечь себя заживо, закопаться как можно глубже, сбросится вниз с утёса – сделать всё, чтобы не слышать этот плач! Последовала бесконечно долгая вспышка нестерпимой боли – и я совсем оглох, только противный звон медленно растягивался, звенел и звенел, всё тоньше и тоньше, переходя в долгий, противный писк, эхом отдававшийся в стальных стенах моего сознания, где время, хохоча как последний идиот, онанирует, а потолок надрывается безутешным плачем, и капли его хитро и нетривиально превращаются в дождь и грозу.
Чёрт побери! Это просто звук. Что гром может сделать со мной? Он просто звук – раз! – и его нет. Его никогда не было, и сейчас его нет. Господи, я же оглох! Не удивительно, что звук для меня не существует. По крайней мере, на время.
На время, которое, весело хохоча, онанирует где-то в бездне!
Что-то стало проступать из-за глухой пелены. Гулко и тихо. Внезапно – бум! – волна панического ужаса захлестнула меня, и сердце сжалось до своих самых что ни на есть минимальных размеров. Это был очередной гром, и, чёрт его задери, лучше бы я ещё остался глухим. Сила этого удара была такова, что я чуть не потерял сознание. Трупная вонь и заползающие мне под кожу и пожирающие плоть червяки быстро привели меня в чувство.
— Заткнись!
Отражение в стекле напротив только рассмеялось, а червяки уже добрались до желудка, выплёскивая оттуда остатки еды и кислоту прямо на обглоданные ноги.
Из-под пола медленно вставали мертвецы. За ними вставали улицы и дороги, многоэтажные здания и многокилометровые проспекты, вставало уже сдохшее солнце и вставала луна с вытаращенными на меня кратерами.
— Заткнись!
Прогнивший асфальт уходил вниз, небоскрёбы лениво валились наземь, на мертвецов, а те в свою очередь весело шагали по пустым магистралям.
— Вы умерли! Давно умерли! И вы знаете об этом, хотя питаете себя иллюзиями о жизни! Я убью вас, всех до единого – мужчин, женщин, стариков и детей – и на этот раз навсегда!
И сожгу. Спалю дотла этот мёртвый город чьего-то воспалённого разума.
Червяки медленно пожирали меня.
Время было одержимо каким-то неестественным возбуждением.
Потолок страдал от неразделённой любви.
А я с дьявольской улыбкой на устах убивал мертвецов и сжигал город.
— Я ждал ответов! – говорил я какому-то трупу, заталкивая в его уродливый рот кусок гнилого асфальта. – Ждал ответов, но получил героина. Героина сполна! Мне не нужны ваши иллюзии. Я не хочу быть такими, как вы!
Под ногами разошлась земля, и проступил ад во всей своей красе. Я стал бросать в огненную гиену трупы, много – много! – трупов. Похожая на жерло древнего и могучего вулкана, адская бездна была несомненно рада такой добыче. Когда трупы кончились, я стал бросать асфальт, бросать дома, здания, машины…
Потолок вдруг замолчал. И ад исчез.
Время, кончив, повалилось на пол. Я вышиб этой суке зубы. Ох, каким же смачным был звук ломающей челюсти, каким же красивым было это расквашенное лицо! Получился замечательный контраст между этой гнидой и лежащим рядом белым пятнышком.
Чёртово время.
Я сплюнул то, что осталось от зубов – черви добрались до головы. Вот уже принимаются за мозги, глаза, уши.
Гром затих.
А я, отвернувшись к стене и закурив самые дорогие сигареты, умер.
И под моими ногами снова развернулась преисподняя – с райскими гущами, с огненными залами, с пышногрудыми ангелами и озверелыми демонами.