shot in the back of the head

Полотно.

1.
Я был абсолютно неподвижен. Старался дышать медленно-медленно, до мути в глазах, чтобы лёгкие не так часто сжимались, чтобы живот и грудь не поднимались и не опускались. Я лежал на полу своей квартиры, своей совершенно пустой и холодной квартиры, с проросшими мерзлотой стенами, потолком, полом, окнами.
Все вещи я вынес отсюда ещё неделю назад — телевизор, компьютер, стулья. Также книги, диски, картины, плеера. Все, практически все вещи я выбросил. Лица и взгляды людей, ставших свидетелями этой утилизации я совершенно не помню. Все люди для меня — и тогда, и сейчас — все они не больше, чем обычные картонные персонажи, которые улетают, только на них дунешь, которых можно просто разорвать, разрезать. Хотя впрочем, разрезать мне нечем — ножницы, как и все остальные вещи, я тоже выбросил.
Персонажи.
Персонажи на безобразно грязном фоне города.
А город в этот момент вовсю шумел за окном. И днём и ночью шум был слышен очень чётко, очень хорошо.
Мои глаза смотрели в полоток. Неотрывно. Я ни разу не моргал, и сейчас не моргаю. И лежу я так уже три дня. Это я знаю точно. Я считал, и сейчас считаю. По секундам.
И потолок весь белый. Нет ни шероховатостей, ни грязи. Никаких пятен. Такое знакомое слово, я его забыл. Такое знакомое. Это иногда случается в человеческом мозгу – помнить какое-либо слово и в самый нужный момент его забывать. Именно знать и в тоже время не помнить. Но это не забывчивость и не потеря памяти. Просто мозг перезагружается. Старые понятие остаются, но их наименование исчезает. Как переполох в библиотечной картотеке, и сейчас Библиотекарь-В-Моём-Мозгу работает, не покладая рук, ищет то слово, что я «забыл». Но я знаю, что вижу перед собой, что видят мои глаза. Но это слово, слово…
Полотно!
Я вижу перед собой идеально белое, чистое полотно. На таких великие художники создавали свои великие труды. Несколько сотен, тысяч мазков, резких, иногда неуклюжих, иногда грубых – они составляли картины, картины, которые изменяли мир. Нет, невозможно, чтобы простое соприкосновение кисти и ткани пергамента было равносильно взрыву атомной бомбы. Как художникам удавалось передать на полотне то, что не удавалось другим? Ведь в головах у мастеров творился по истине настоящий хаос. Они видели мир не так, как остальные люди, эти картонные персонажи. Возможно, художники видели настоящий мир. И он был тоже полотном, на котором бездарный горе-художник рисовал своих картонных персонажей.
Среди городского шума я уловил знакомую мелодию. Тихую, размеренную, спокойную. В тоже время мелодия обладала безумным ритмом, будто бы сердце бьётся на пределе. Будто бы вот-вот взорвётся. Я вспомнил. Я слышу старую песню, песню группы, которую любил. И люблю. Просто мне не на чем слушать – всё, на чём можно слушать, я выкинул.
Но откуда я слышу эту песню? Из шума за окном? Из хаоса?
Чёрт. Ритм ломается, словно кто-то перерубает его. Слишком сильно, слишком резко. Сердце внезапно останавливается, весь мир замирает, и тут, также внезапно, сердце начинается судорожно биться. И мир, вслед за ним, изменяется, искажается, сверкает, мигает. Падает снег – теперь падают капли. Они разбиваются о землю, о цемент и разлетаются сотней тысяч бриллиантов, настоящих бриллиантов – таких не найти даже в самых глубоких шахтах, даже в самых древних пещерах. Удары капель оглушительно громыхают точно взрывы – бах! бах! бах! И по стеклу вниз идут длинные прозрачные линии.
Начался дождь, который секунду назад был снегопадом.
Я заставляю себя сосредоточиться. Сердце всё колотится, оно хочет, чтобы я дышал более свободно, но я не могу – я не должен двигаться. Я должен замереть. Я должен смотреть на полотно перед собой. Рисовать, наносить неаккуратные штрихи. Они, один за другим, превращаются в силуэты. Улицы, люди, дома, машины, заводы. Это город, огромный безжизненный организм, который подчиняется одним только рефлексам. Город-зомби с живущими в нём картонными персонажами.
Я продолжаю рисовать. Приступаю к деталям. В итоге появляется картина. Появляется моё прошлое.

2.
Когда именно это началось? Не помню. Числа не так важны, они быстро выветрились из моей памяти. Тем более, это не начиналось. Моя жизнь претерпела коллапс – поэтому всё «закончилось», а не «началось».
Был пасмурный, дождливый день. Как сейчас за окном. Шёл непрекращающийся ливень, да такой силы, что минуты на открытом воздухе с лихвой хватало для того, чтобы потом литрами выжимать воду из одежды.
Я продолжаю рисовать.
Тогда мне сообщили, что с учёбой в институте я могу смело попрощаться – из-за академической неуспеваемости меня исключили. Просто так – поставили напротив моей фамилии галочку. С далеко не самыми весёлыми мыслями я побрёл по коридору корпуса. Меня окружали разные люди. С этого момента я стал замечать, как фигуры их тускнеют – они никто для меня. Никогда не имевший друзей, не умеющий общаться с людьми, я стал сторониться людского общества, стал более замкнутым и, как сказал бы кто-нибудь другой, «тёмным». А в этот злосчастный день я окончательно понял – я ненавижу людей.
«Почему», «зачем» — одногруппники решили разом надоесть этими вопросами. Хм, почему я стал так интересен людям, которые меня помнили через раз. В глубине души я посылал всех к чертям собачьим. И скромно улыбался.
Плохой был день, очень плохой.
Неровные линии, они второпях скачут по полотну дабы успеть за моей памятью. Штрих, штрих, ещё один и ещё. Этот день ещё не закончился.
Я вышел на улицу. Шёл ливень – вот он уже нарисован – чёрные черточки на фоне серого неба. Я спустился к аллее, она находилась напротив здания института, через дорогу. Эта аллея всегда была красива, она всегда успокаивала меня, если на моей душе появлялась тревога. Но из-за ливня, из-за туч, сгустившихся над кронами деревьев, эта аллея стала пристанищем зла – тёмные ветви деревьев, они были похожи на кривые обезображенные руки древних монстров. Дорога, уложенная мокрыми листьями и полная луж, вела, казалось, в саму преисподнюю, где нет вечного пламени для грешников, а есть бесконечная промозглая сырая даль для таких одиноких и заблудших душ, как я.
«Прости, но… ты такой зануда. Удивительно, что мы встречались. Пока!» — это сказала моя девушка. Теперь уже бывшая. Нетрудно догадаться, куда я её послал после таких слов. И послал не только в глубине души. Девушка чуточку обиделась, и потому в парке, куда я пришёл после радостной вести об исключении, меня ждал её нынешний парень. Глупые животные – моя бывшая нашла себе тупого толстолоба, который не в силах связать даже пару слов. Я пожелал удачи молодой паре. Я желал им удачи, когда его грузные и сильные удары вдавливали меня в мокрый асфальт парка. Я видел перед собой пасмурное небо в клетке ветвей деревьев, потом взор перекрывался здоровым кулаком. Я желал им удачи ещё и ещё раз, понимая, что я становлюсь сильнее, чем этот дуболом. Когда-нибудь его кулаки его подведут. А я просто пройду мимо – я сильнее его, потому что нахожу силы улыбаться и радоваться даже тогда, когда из меня выбивают дух и зубы.
«Ой, ладно, Вась! Хватит!» — услышал я её голос, ставший к этому времени для меня неимоверно противным. Вася перестал делать из меня фарш, плюнул на моё бездыханное тело и побежал к своей возлюбленной. Я лежал на голом холодном асфальте, весь в грязи и крови, униженный и избитый. И я всё желал им удачи. Пускай счастье не обойдёт их стороной.
На секунду я остановился, дав себе и полотну отдохнуть. Было время полюбоваться проделанное работой. Всё-таки я не такой уж и плохой художник – прошлое вышло достаточно красивым, пусть и всё чёрно-белым.
Пора продолжать.
Я отчётливо помню как капли били о кожу, смывали с лица кровь. Это надо хорошо прорисовать, не упуская ни одной детали. Капли били в глаза, я щурился, пытался ухватить ускользающие изображения реальности. Холод пробирал насквозь. Я поднялся на ноги, меня всего шатало, мышцы ныли. Надо было идти домой, домой…
Меня пробрала дрожь, линии на картине стали дёргаться. Прошлое завлекало меня всё глубже, оно хотело захватить меня целиком. Не двигаться, — говорил я себе, — не двигаться. Надо только сосредоточиться. Я не дам прошлому взять надо мной вверх. Полотно – это место нашей битвы. Если я одолею прошлое – мне не будет страшно будущее. Это победа – есть настоящее. Я хочу достичь настоящего, и я его достигну! Я должен дорисовать картину.
В квартире царила тишина и полумрак. Не включая света, я проследовал в комнату, сняв мокрую куртку и небрежно бросив её на пол. В голове вертелась та самая песня, какую я сегодня услышал. Мелодия казалось бесконечной, сколь был бесконечен вечер того дня и ночь. Я спал стоя, застыв прямо посреди комнаты. У меня были открыты глаза, я помню, как закат превращался в сумерки, а сумерки перетекали в ночь. Я помню тусклый рассвет и ясное синее небо после разогнанных туч. Я проснулся, распахнув так и не закрытые веки. Это было чудесно, я ощутил себя другим человеком. К утру мой мобильный телефон разрывался от звонков одногруппников, родителей и ещё каких-то людей. Не отвечал на звонки – это меня позабавило.
Я рисовал, чувствуя себя более уверенно, чувствуя, как беру власть над собой, как становлюсь совершеннее.
Сделал себе чай, сдобрил горячий напиток пятью ложками сахара. Я долго пил чай, долго наслаждался им. Музыка продолжала играть – она и не думала останавливаться. После чаепития я принялся за чтение. В моей коллекции обнаружился Лермонтов – я начал заучивать стихи этого поэта наизусть, так они понравились мне.
Прошло три дня. Я спал с раскрытыми глазами, пил чай, читал. Потом, в какую-то секунду меня осенило – надо опустошить квартиру – вещи меня стесняют. Надо всё выбросить. Оставить только голые стены. Больше ничего. Оставить плиту, коробку чая, чайник, сахар, кружку, книжку и телефон. Всё остальное – на помойку! Я разобрал кровать, снял полки со стен, разобрал все стулья, которые были, разобрал письменный стол и обеденный. Вещи собрал в кучу. И за один день со всем управился.
Я вернулся в пустую, холодную квартиру. В моё обиталище.
Всё время я не включал свет – как только садилось солнце, я начинал бродить по квартире, читая стихи. Читал до тех пор, пока не накатывало желание уснуть. И я спал, пока в глаза не падали первый лучи или в комнате не становилось слишком светло.