Пост#2. Рассказ «Кнопка»

Добрый день, стопгейм!

Вашему вниманию предлагаю еще один свой короткий рассказ. Буду рад конструктивной критике и советам. Спасибо!

Песок. Хрустел на зубах. Забивался в кожу. Слепил глаза. Тусклое солнце-диск пекло макушку. Он шел. Просто шел. Куда — уже не имело значения. Само движение было целью.

Бесконечное охряное море. Обломки зданий, похожие на надгробия. Тишина. Оглушительная. В ушах стоял звон от нее. Он не помнил, когда в последний раз слышал что-то, кроме ветра.

Ветер принес первый образ. Не звук. Не запах. Картину. Яркую, как вспышка.

…грязь, смешанная с кровью… грубые руки, сжимающие заостренный камень… хриплый крик, больше похожий на рычание… хруст… и затем тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием победителя, смотрящего на тело сородича с первобытной яростью…

Он зажмурился, пошатнулся. Видение исчезло. Снова был только песок. Сердце колотилось где-то в горле. Галлюцинация. Солнце. Жажда.

Сделал еще несколько шагов.

И снова. Резче, четче.

…звон бронзы… свист дротиков… строй гоплитов, сомкнутый в фалангу… лица, искаженные яростью и усталостью…, а потом крик… и всеобщий, животный страх, ломающий строй…

Он упал на колени, судорожно глотая сухой горячий воздух. Это было не в голове. Это было вокруг. Он чувствовал запах гари и пота, слышал лязг металла. Он был там.

Поднялся. Пошел дальше, все быстрее, пытаясь убежать. Но видения настигали, накатывали волнами.

…топот коней степной орды… визг женщин и детей в горящем городе… равнодушные лица завоевателей…

…грохот пушек в пшеничных полях… молодой юнкер, плачущий над телом отца…

…окопы… грязь, крысы, трупный смрад…солдат, сходящий с ума от разрыва снаряда…

…уличные бои… замерзшие тела на серой брусчатке… товарищи, прячущиеся за сгоревший остов танка…

…ослепительная вспышка ядерной бомбы… тень человека, навеки застывшая на бетонной стене…

…лай пулемета в джунглях… горящая от напалма девушка, бегущая по дороге…

Он шел, спотыкаясь, закрывая лицо руками. Бесполезно. Он видел все бесчисленные, бессмысленные войны. Они проходили сквозь него, как сквозь призму, оставляя внутри ледяной пепел.

— Хватит! — его хриплый крик поглотила пустыня. — Я вижу! Я вижу все!

Он понял.

Он видел не просто войны. Он видел путь. Длинную, извилистую тропу вниз. Яму, которую человечество копало тысячелетиями. Ступеньку за ступенькой — они строили лестницу в ад.

Ветер стих. Видения исчезли. Тишина стала невыносимо громкой. Он замер. Медленно поднял голову.

Перед ним, посреди ничего, стояла она. Совершенная, отполированная до зеркального блеска, небольшая стальная коробка на тонкой ножке.

И одна кнопка. Алая. Идеально круглая. Капля свежей крови на зеркале металла.

Он помнил все. День. Инструктаж. Невероятной тяжести свинцовые двери, которые должны были гарантировать, что он выполнит приказ, даже когда мир снаружи будет превращен в пепел. Строгие лица военных, ученых, политиков. Их речи о «сдерживании», о «гарантированном взаимном уничтожении», о «последнем аргументе».

Они говорили абстракциями. Цифрами, стратегиями, доктринами. Они не говорили о грязи, смешанной с кровью. О звоне бронзы. О слезах юнкера. О тени на стене.

Они говорили только об одном: когда прозвучит приказ — его долг нажать. Без раздумий. Без сомнений. Он был последним звеном в этой цепи.

И приказ прозвучал.

…его дрожащая рука над кнопкой… голос в наушниках, шипящий от статики… … подтверждаю угрозу!.. код двадцать два ноль семь три.

Вспомнил, как сжалось сердце. Гулкую, давящую тишину в бункере. И вспомнил… облегчение. Странное, чудовищное облегчение.

Один щелчок — и все закончится. Все эти войны, что он только что прожил. Вся эта боль. Вечный круг насилия будет разомкнут. Один щелчок — и он поставит точку.

И он нажал.

Не как солдат. Как врач, отключающий безнадежно больного от аппаратов, несущих лишь мучения.

Он смотрел на свою руку. Ту самую. Сейчас она была грязной, в струпьях и песке. Тогда — стерильно чистую.

Он сделал шаг к коробке. Она была реальна. Не удивился. Кто-то же должен был выжить. Чтобы увидеть. Чтобы понять. Чтобы помнить.

Он посмотрел на кнопку. Алую, манящую своей красотой.

И протянул руку. Не чтобы нажать, а только коснуться и снова ощутить холод полированного металла. Чтобы признаться себе во всем окончательно.

Пальцы дрогнули в сантиметре от поверхности. Внезапный озноб пробежал по спине.

И тогда он услышал. Глубоко внутри. Глухой спазм где-то в основании горла, перешедший в сухой, надрывный звук, просочившийся сквозь вечность.

Смех. Одинокий, сумасшедший, обрекающий.

Его собственный смех. Тот, что вырвался тогда, в бункере, в ту самую секунду, когда палец коснулся металла. Не крик ужаса. Не рыдание. Смех — горькая точка в истории человечества.

Он отшатнулся. Смех стих, оставив после себя лишь привкус желчи.

Вернулась тишина. Пустыня ждала. Вокруг была только она, он и эта кнопка — надгробие над могилой человечества.

Он медленно отвернулся от нее, от своего прошлого и самого себя.

Впереди лежала только пустошь. Бесконечная, безжалостная, но неотвратимо справедливая.

Он сделал шаг. Потом другой.

Шел. Просто шел. Неся в себе не вину. Не раскаяние. А простую, тяжелую, как свинец, истину.

Концом света стал не он. Им стало все человечество, шаг за шагом шедшее к этому годы, века, тысячелетия. А он был лишь тем, кто подвел черту. Тем, кому выпало жить, чтобы помнить. Он был последним зрителем, застрявшим в бесконечном ожидании финала пьесы.

И он должен помнить. Все. До самого конца.