«Отголосок»

… буквы ищезают. Я уже писала это на листке. Нашла в шкафчике у мамы вместе стой шкатулкай. Шкатулкай она фсегда папу успакаивала. А он злой, он буквы не сохраняет. Листок. Хотя он и не должен если это сон. Длиный сон. Кошмар. Мама говорила что это фсе закончица десять снов назад. А они повторяюца и повторяюца. Наверно мама сказала потому что только она и могла… Наверно..  Снам нет конца… сначала я даже ни обращала внимания. Ведь сомной сдесь почти ничево непраисходит. Точнее я думаю что не праисходит потому что вобщем...  Я апять праснулась одна. Буквы с моего листка апять ищезли. Точнее даже непраснулась. Я немогу обяснить просто маргнула а буквы исчезли. И стрелки на часах опять 6 показовают. Я даже пиремистилась в другой конец комнаты к окну. Просто маргнула и пиремистилась. Надо маргать меньше. Я боюсь. Я не помню с чево все началось. Снов сто назад я проснулась в кровати… точнее непроснулась. сон начался в кровати когда...  Можетбыть на этом листке чтото останется. Небуду ничего писать. Тот лист который я нашла я сажгла. Глупый лист. Может этот лутше.  Листочек Святым Лагариусом тибя закленаю оставь на себе мои буквы. Извени меня что сажгла тебя. Я буду писать только на тебе. Тот втарой плахой. Ты хороший я в это верю. Я не хочу ачнуца опять у окна и увидеть что ты ничево неоставил. У меня есть только ты и это перо. Не надо вазвращать мои буквы абратно в банку с чирнилами снова. Я немогу не маргать я пыталась ты же видел но я немогу. И… и если ты дасих пор позваляеш мне писать мои слова, пусть эти ищезнут, а я ночну все снова. По парядку. Хорошо листочек?.. умоляю тебя сохрани мои буквы прошу… мне здесь страшно одной...  Я точно помню когда все началось. Я не уверина сон ли то был или  явь. Но точно знаю меня разбудил звон. Звон огромных колаколов они стояли наверное в каждой башне нашево города. Тот звон… Яне могу это обяснить. этот звон будто раздавался атавсюду вокруг будто-бы я находилась нев нашем доме а прямо внутри огромного колокола. Сначала я будто-бы вылетила из своево тела потом он начал раздражать меня а потом я вознинавидела звон я вся жалась и только и могла кричать кричать безостановки и чем больше я кричала тем сильнее я чуствовала как мое тело… всем… все тело кричало! Я даже пачуствовала как кровь внем начала закипать! И тогда я поняла что сичас взорвусь от злости на этот звон! И все вдруг стихло. Я открыла глаза. То, что я увидела в доме… То, что я увидела. Я сначала не поняла что произошло… Я...  Я нинавижу тибя листок!!! Глупый вонючий злой лист!!! Я заклинала тибя умаляла тибя оставить маи буквы!!! Но ты опять их неаставил!!! Нинавижу тибя! Нинавижу и тибя и тот лист что я нашла и часы которые вазвращяют время! Нинавижу!!! Нинавижу нинавижу НИНАВИЖУ!!! БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ ТЫ И ВСЕ ТАКИЕ ЖЕ КАК ТЫ!!! БУДЬ! ТЫ!..

— … ПРОКЛЯТА, ТВАРЬ! — разрывая перепонки рычал нечеловеческий голос.

Хаос. Вот что она увидела, открыв глаза в тот момент, когда умолк звон колоколов на улице. Дверь в ее комнату была открыта по всей видимости влетевшей стенкой шкафчика, что позволило увидеть весь ужас, творящийся сейчас на кухне.  Остатки мебели, щепки на полу, разбитое окно, посреди комнаты не похожий сам на себя отец в белой рубашке, от которой остались лишь лоскуты. Его мощное тело, на котором трудно было не заметить сильно вздувшихся вен, на глазах покрывалось шерстью. Девочка знала, что это лишь начало, что существо, которое в бешенстве только что разворотило всю кухню, через минуту окончательно возьмет вверх над ее отцем и уже ничего не поможет.
— Шкатулка!!!

Женщина успела прокричать это слово, в тот момент, когда чудовище решило перестать орать нечеловеческим голосом и крушить все вокруг, сосредоточившись на ней. Оно схватило ее, лежащую на полу за волосы и с силой швырнуло в стену, в противоположном конце комнаты.

Девочка поняла, медлить нельзя. Одним прыжком слетела с кровати, вылетела из своей комнаты и, быстрыми, но аккуратными движениями, огибая разбросанные тут и там остатки стола, стульев и нескольких шкафов, дабы не привлечь к себе внимания и просто не порезаться босиком, пронеслась до шкафчика, которое чудовище чудом не тронуло, но, когда до полки осталось просто дотянуться, вскрикнула от боли в стопе; она наткнулась на осколок стекла. Упав по инерции на ту полку, к которой так отчаянно торопилась, и порушив весь небольшой шкафчик без дверц, девчушка оказалась на полу вместе с уймой вещей и услышала вопль мамы, который ей слышать никогда не доводилось. 

— ГАСКОЙН, НЕ СМЕЙ!!! Нет!!!

Чудовище схватило ее в тот момент, когда девочка открыла шкатулку. Музыка, совсем не вписывающаяся в ужас происходящего, внезапно заполнила весь дом. Существо, которое две минуты назад было мужчиной, вдруг как-то жалобно зарычало и, отпустив окровавленную ногу девочки, повалилось вместе с ней на пол, схватившись за голову. Девочка в ужасе отползла к стене, начала искать глазами маму стараясь не смотреть, как в муках к ней возвращается ее отец. 

Мама же, плача, ринулась из противоположного конца комнаты к отцу, не то воющему, не то плачущему сейчас на полу, огромными руками обхватив голову. Она прижала его к своим коленям и медленно начала бормотать теплые слова, чтобы он наконец успокоился. Кровь, с раны чуть выше виска медленной струйкой текла по правой руке, прикрывавшей ее лицо и смешиваясь со слезами.
«Кажется мамина красная брошка от ручейка ее крови стала еще ярче» — только и подумала девочка, перед  тем как потерять сознание.

18:00-18:02
Перо и чернила полетели в стену, когда девочка увидела, что очередная запись на листке волшебным образом исчезли. Опять. На этот раз она вывела на нем слово: «Пожалуйста» но листок был непреклонен… Впрочем, отражение в оконном стекле, за которым она сейчас и разместилась, показало равнодушного ребенка с идеально уложенными в хвостик волнистыми светлыми волосами, крепил которые большой белый бант; следов недавней истерики ни вокруг голубых глаз, ни на белом шелковом чистом выглаженном платьице не осталось, а о недавней борьбе ей напоминала лишь аккуратно перевязанная бинтами лодыжка левой стопы. Правая же стопа была облачена сейчас в длинный белый гольфик, поверх которого, в цвет платья, была надета белая туфелька.

— Мама сделала перед уходом все, чтобы я походила на тебя, Мари. – со вздохом сказала девочка, обращаясь к сидящей на подоконнике небольшой тряпичной кукле с фарфоровым лицом и с таким же как у нее большим белым бантом. Куклу сделал дядя Герман, как ей рассказала мама. Друг отца подарил ее Лизе через пятнадцать дней после того, как девочка родилась. Мама до сих пор удивляется, как сильно тряпичная кукла с фарфоровым лицом, и высотой не больше сорока сантиметров, на нее похожа. Девочка же никогда не видела дядю Германа, а с куклой видела сходство лишь в таком же, как у нее сейчас на голове, огромном белом банте, но это не мешало ей относиться к Мари(а именно так она называла куклу) как к хорошей подружке, тем более, что других детей своего возраста она никогда не видела. Кроме того на шее куклы висел маленький колокольчик, который почему-то не звонил, но был очень красив, с этими серебряными узорами. Иногда в них она видела очертания людей, иногда просто что-то совсем непонятное. Единственное, что привлекало ее, это то, что узоры никогда не повторялись, и каждый раз она видела будто бы новый серебряный колокольчик на шее своей куклы. Правда мама ей почему-то не верила, а когда она пыталась ей это показать, даже не смотрела.

Впрочем, сейчас девочка решила не продолжать разговор с ней и повернулась к стене, на которой растекалась большая черная клякса, стекающая на ошметки деревянного буфета, недавно стоящего там. Медленно переведя взгляд на висящие в противоположной от нее стороне часы, одновременно поворачиваясь на чудом уцелевшем стульчике на сто восемьдесят градусов, она про себя отметила, что пошла вторая минута шестого, а секундная стрелка находится на четверке. «Дойдет до шестерки заболит нога. Ай. До восьмерки с улицы раздастся смех, он будет до цифры 12» — за несколько домов от нее раздался сумасшедший смех женских голосов. Девочка решила поиграть, слезая с чудом уцелевшего стульчика на пол. Все равно наводить порядок на бывшей когда-то кухне сейчас не имеет смысла. Ведь даже клякса на стене, напоминающая сейчас своей формой нечто, похожее на паука, вернется в восстановленную чернильницу, когда стрелки часов снова вернутся к отметки шесть. Да и убираться, писать, рыдать, и кричать от бессилия и непонятно откуда взявшейся злости ей порядком надоело.

18:02 — 18:25
«Мне не хватает музыки.» Так решила девочка, когда секундная стрелка дошла до цифры 12… Она, немного прихрамывая, шла к шкатулке, одновременно отведя левую руку, сжатую в кулачок, к входной двери и три раза будто ударив по воздуху. При каждом ее «ударе», где-то вдали на улице, послышались мощные удары о дерево. Им в унисон девочка попала идеально.

«В танце главное ритм, дочка. Если ты его чувствуешь, ты никогда не собьёшься, не будешь двигаться невпопад и не сделаешь ошибку давай вместе 1..2..3..1..2..3..» — Вспомнила вдруг слова своей мамы, что учила ее танцевать.

«Это мой ритм, главное во время открыть шкатулку.» — подумала она, зная, что удары где-то далеко на улице не остановятся Одновременно считая удары, она присела к шкатулке, вскинув ручку в право. Там, внизу, недалеко от канализационных каналов послышались шаги. Кто-то тучный приближался к отвесной стене, и оставался там, словно на посту, бормоча бессвязные фразы, а, дойдя до ее основания, некто мерил шагами отведенную ему площадь. Только сейчас она подумала, что этот кто-то идеально попадает в ритм. Она окинула взглядом комнату. Улыбнулась. Везде на полу в хаотичном порядке были разбросаны ошмётки мебели. Конечно, рука ее отца не разрушила все. В прихожей еще стоял большой шкаф для одежды, правда без одной дверцы. Прикрепленные к стене шкафчики для посуды стояли не тронутыми, зато нижние шкафчики для кухонной утвари были наполовину уничтожены и части от них валялись на полу, вместе с ножами, столовыми приборами, лежащими недалеко от полок. Недалеко от них стояла чугунная угольная печь, железный огромный ящик, высотой чуть больше метра, с витиеватыми узорами на большой чугунной дверце. Сверху стояли кастрюля и чайник, а сам же дымоход, прятался с другой стороны стены и выходил на улицу. В остальном же сейчас на полу был сущий бардак, из-за того что почти все предметы были или полностью, или наполовину разрушены. Она не пыталась убираться, все равно все будет там же, когда большая стрелка дойдет до 15. Может быть до 20. Сейчас это её не волновало. Она продолжала улыбаться, видя во всем этом не бардак, а игровую площадку с препятствиями. Повернулась к шкатулке, кивая каждому удару вдали слева и шагам внизу справа.

-1..2..3!

Открыв музыкальную шкатулку, девочка улыбнулась еще шире. «Попала» -пронеслась радостная мысль, когда комнату заполнила музыка. Она медленно встала и посмотрела на часы.

— Пять минут осталось.
Внимательно смотря на часы, ожидая, когда секундная стрелка дойдет до цифры семь, она вдруг начала каркать.

Оттуда же, где были слышны удары о дерево одновременно с ней послышалось карканье ворон, а после того как оно прекратилось, через две секунды соседки опять взорвались безумным, громким смехом, который девочка тоже с пародировала в тот же момент. Когда стих смех, и посторонних звуков, кроме отбивающих ритм ударов и музыки из шкатулки, больше слышно не было, она начала кружиться по комнате. Идеально выводя шаги, между разбросанных вещей, опилок, осколков битой посуды и столовой утвари. Изредка поглядывая на часы, останавливалась и подражала то смеху безумных соседок, то крику ворон на улице.
В свете бьющих лучей закатного солнца в комнату, девочке подумалось, что со стороны, ее танец выглядит очень красиво. Особенно если кружиться быстрее, поднимая подолом своего платьица вокруг себя пыль и внезапно останавливаясь, смотря под правильным углом на лучи, в которых маленькие пылинки было отчетливо видно.

И внезапно удары прекратились. Потеряв вдруг ритм, она сразу же оступилась, поставив перевязанную ногу на щепки на полу, и, с криком, рухнула на деревянную дверь. Посмотрела на часы. Большая стрелка чуть-чуть не дошла до цифры пять. И она опять не увидела момент, когда стрелка вернулась к двенадцати. " Ну хоть кляксы больше нет." — подумала она, лежа в рухляди и глядя на пыльную стену, на которой не было и следа чернил. Тяжело вздохнув, девочка начала подниматься из обломков, как вдруг…
Она посмотрела на щепки возле поваленной дверцы шкафчика, на которых она оступилась. На них остались капли ее крови…

Следующие многократно повторяющиеся периоды она провела в экспериментах, но, к большому сожалению девочки, вода, чернила и даже варенье, которое она разливала в разных концах кухни в следующий период не оставались на месте. Только кровь. В рамках своих опытов девочка специально легко порезала кончик указательного пальца и вывела на лежащем листке на полу одно единственное слово: «Помогите», и, когда стрелки вновь вернулись, фраза на ее листке сохранилась, а на пальце остался след от пореза. Решив, что этого слова хватит с головой, она каждый следующий сон прикрепляла надпись к окну, при этом зажигая свечку в маленьком светильнике, представляющим из себя небольшой колокольчик, подвешенный за тонкую цепочку, что крепилась на решетку окна. Как говорила мама, этот колокольчик — своеобразный знак того, что здесь живет охотник. А значит бояться обычному путнику нечего. Впрочем, на кого охотится папа, мама никогда не говорила. А свечу зажигала только когда отец уходил. Так что девочка не боялась, что сделала что-то не так, а наоборот, была уверена в том, что рано или поздно мимо пройдет его коллега и не откажется в помощи. Конечно не раз, ее посещали мысли, что если мимо пройдет плохой человек, её никто не спасет, но она быстро отвергла эту мысль, ведь за маму она беспокоилась больше, ведь она пошла вслед за отцем в город, не раз предостерегая девочку о всевозможных опасностях, что там происходят, а сама забыла взять хотя бы шкатулку. С путником она надеялась передать ее маме. Тем более что периоды становились длиннее, и это вселяло в нее надежду, что скоро это возвращение времени к шести должно закончиться и все пойдет своим чередом…

— Надо просто ждать, Мари. Кто-нибудь обязательно придет. Что ты говоришь? Нет. Нам нельзя. Нет, Мари, не уговаривай нам нужно ждать… хорошо, если никто не придет в ближайшее время, я подумаю об этом. Но сейчас нет.

Так прошло сразу несколько периодов томительного ожидания. Девочка молча сидела на месте, изредка говоря Мари, либо " нам нельзя" либо «нет», но в какой-то момент, видимо один из воображаемых аргументов куклы в ее голове все же перевесил чашу весов в пользу предложения, и она, со вздохом, проговорила:

— Хорошо, Мари, но ты будешь виновата, если нас поймают!

" Как здесь темно," — подумала девочка, зайдя в комнату. Родительскую спальню в данный отрезок суток почти всегда обделял свет, потому что единственное окно в комнате выходило на восточную сторону… От этого, по сравнению с той же кухней-столовой-прихожей, комната сейчас была очень тусклой, словно за окном уже была ночь. Кровать была не застелена, подушки на ней были слегка помяты, будто бы кто-то встал с постели совсем недавно и сразу ушел.

«Папа страшно болен, поэтому, чтобы не заразиться, тебе, Лизи, нужно запомнить: Никогда не поднимайся в спальню к отцу. Никогда.»
«Лиза» — вдруг подумала девочка. Она вдруг осознала, что не слышала своего имени слишком долго, и, неожиданно вспомнив мамин запрет, чуть не заплакала, -«А вдруг меня больше никогда не назовут по имени»

Но девочка быстро взяла себя в руки, жадно рассматривая новое место, куда она еще не заходила. Ведь Лиза никогда не выходила на улицу. Никогда не заходила в спальню. Весь ее мир до этого момента состоял из трех комнат, ее, комнаты сестры и кухни. И даже сейчас, когда она открыла для себя доселе неизведанную часть дома, она вдруг понемногу начала понимать, насколько ее мир мал. А после… она поймала себя на мысли, что эта огромная новая комната ее страшит. Она не может сделать и шаг, чтобы оказаться в ней. Ей нельзя туда, ей страшно перешагнуть, страшно дотронуться до новых вещей, открыть шкаф, посмотреть в тумбочки. Этот страх нового сковал все ее движения и она простояла так, в дверях, на деревянной лестнице, еще несколько возвращений времени, а после и вовсе вернулась к окну.

***

«Чего я боюсь? Просто зайду в комнату. Ничего мне не будет..» – думала Лиза, смотря в который раз в темноту комнаты. Она поднималась сюда уже третий раз, но все никак не решалась зайти. Новое место пугало ее не только потому что оно выбивалось из ее маленького мира, но и из-за запрета мамы. « А вдруг мама сейчас придет, и увидит здесь меня?» Эта мысль единственная, что заставляла Лизу не переходить черту, но сейчас она сама признавала всю ее глупость: «Если даже мама и придет, пускай, пусть наказывает, главное, что она пришла, а в углу мне будет стоять лишь в удовольствие, даже с больной ногой. Если же меня никто не увидит, возможно я найду что-либо интересное. Или даже полезное.» Что интересного или полезного она могла там найти, Лиза сама не знала, но почему-то была уверена, что что-то найдет обязательно. И, тяжело вздохнув и почти перешагнув через порог, внезапно развернулась на сто восемьдесят градусов, решив, что поискать в груде мебели на кухне свечку будет отличной затеей, прежде чем входить в полумрак. Заодно она решила не лишним взять в комнату с подоконника ту «убедившую» сюда подняться куклу Мари.

— Ну вот, Мари, это родительская спальня. Ты же хотела, чтобы мы сюда пришли. Вот, мы сюда и пришли – как можно более безмятежным голосом сказала девочка, вернувшись со всем необходимым на свой пост у порога.

– Ты точно уверена, что нам сюда можно? Может быть вернемся?

Кукла, находящаяся сейчас под мышкой правой руки девочки, как всегда молчала. И, по всей видимости решив для себя, что Мари не передумала, Лиза осторожно перешагнула порог комнаты, освещая свечой путь впереди себя. В ее мир вторгался каждый предмет, будь то огромный шкаф с вещами, книжные полки, или подсвечник, о которых Лиза рассказывала молчаливой подруге. Несколько раз, проходя дальше вглубь комнаты, оборачивалась к выходу, желая увидеть на пороге огорченную маму, и одновременно с этим боясь наказания. Но, в очередной раз никого не обнаружив на пороге, неизменно повторяла:

— Вот видишь, Мари, а ты боялась. Еще отговаривала меня идти… Эх ты, трусиха!

Пройдя до середины комнаты, Лиза заметила небольшой столик возле кровати, а рядом с ним капельницу, с остатками красной жидкости в сосуде. Трубки и две склянки наполненные густой красной жидкостью, которую по всей видимости заливали в сосуд, стояли на столике. Почему-то от вида и неприятного запаха в комнате, который Лиза до этого не замечала, девочке стало не по себе и она решила никак это вслух не комментировать, дабы не пугать Мари.

Дойдя наконец до противоположной стены, Лиза остановилась у закрытых на ключ дверей, ведущих по всей видимости, к потайной комнате дома. О том, что они закрываются на ключ, она узнала из вставленного маленького ключика в замочную скважину. Так же, девочка заметила что один из книжных шкафов стоит как-то неправильно, перекрывая другой такой же. А на полке рядом лежала толстенная книга с красивым переплетом.

— Труды мастера Уильяма, том один. – Медленно прочитала девочка буквы на обложке. Внимательно посмотрев на полки, она легко нашла брешь среди книг, вставила том на положенное ему место. Что-то щелкнуло, и книжная стенка начала возвращаться на место, положенное ей. Как только стенка закрыла дверь, девочка уже вовсю бежала к подоконнику, испугавшись того, что сделала.

— Если этот шкаф был так важен, Мари – начала девочка немного отойдя от шока, и постепенно возвращая себе уверенность – нам нужно посмотреть, что там внутри. Ты со мной? — Кукла как всегда со всем согласилась.

На путь к шкафу ушло значительно меньше времени, потому что девочка, во-первых уже привыкла к новой обстановке(хоть ее все еще и настораживали трубки на столике у кровати и капельница), во-вторых, потому что знала, куда идти. К тому моменту стрелки часов опять вернулись на место, заново открыв потайную дверь.

Повернув ключик, она аккуратно открыла дверцы и освятила свечкой небольшой чулан.

— Здесь ничего нет… — сказала вслух Лиза, осматривая пустое маленькое помещение. Посреди комнатушки висела пустая вешалка, по углам стояли открытые ящички, в которых виднелись круглые металлические шарики. Однажды девочка видела, как ими отец заряжал свой мушкет, перед уходом. Но тут, ее взгляд наткнулся на высокую трость. Недолго думая, она потянулась за ней, и увидела еще одну вещь, небольшую коробочку, спрятанную там же. Взяв в руку трость, и отложив на время куклу на пол, она опустилась к деревянной коробке, и, недолго помучившись с крышкой, открыла ее. Внутри была чаша с темной жидкостью и толстая тетрадь в твердом переплете на манер книги.

— Дневник Виолы Гаскойн – прочитала вслух девочка название, написанное красивым почеркам на обложке. – Мамин дневник…

Не раздумывая ни минуты, девочка положила дневник в коробку, а коробку и трость унесла на кухню. Вернувшись обратно за куклой и свечой, девочка вдруг подумала, что одну из склянок на столике тоже не мешало бы забрать, вдруг жидкость в них может остаться до следующего сна.
Жидкость небольшой лужицей растекалась перед печью, когда она достала из коробки тетрадь, и поставила ее на подоконник. Рядом, оперев на стенку около себя, девочка поставила загадочную трость, а куклу усадила рядом с уже открытым дневником, в который она с головой погрузилась.

Она не заметила, как настенные часы ударили семь раз. А после только замечала, что страницы дневника возвращаются к той части, к которой она дошла ровно в семь вечера. И, конечно, эксперимент с жидкостью в склянке провалился, хоть и должен был иметь успех.

На полу же в закрытой коробке, под ногам девочки, покрывалась все большей рябью черная жидкость в серебряной чаше.

"… Начать сначала. Так сказал Джон, кинув в пламя камина мои дневники, вырвав начальные страницы из этого. Нам нужно начать сначала. Мы сможем начать сначала. Вы готовы начать сначала? Я стала ненавидеть эту фразу, потому что слишком часто я слышала ее вокруг себя в сотнях вариациях за последние сутки. Как впрочем и фразу «новая жизнь». Хотя еще вчера я сама только и делала, что повторяла их по семь раз на дню. Но сейчас, в этом маленьком домике, в конце одной из улиц центрального района Ярнама, я уже не испытываю таких теплых чувств. Не чувствую тот прилив сил, что был, когда мы добирались в этот богом забытый город. Возможно это потому, что о событиях прошлого нам нельзя вспоминать. Нужно забыть страну, из которой мы приехали, веру исповедания и семью. И хоть последнего у нас и так не осталось, мне больно от того, что я не в силах рассказать о страшных событиях, предшествующих письменно. И наша фамилия Ланкастер, так и останется лишь буквами на этой бумаге, которая вам, тем кто будет читать это по прошествии лет, ни о чем не скажет, потому что старые дневники уже догорели в камине. Завтра начнется первый день новой жизни, которая мне уже не нравится. Завтра мы наконец получим то, что побудило нас преодолеть столь долгий путь. Завтра. Сегодня же, пока осталось немного времени, я, как любят говорить здесь все вокруг, должна начать дневник сначала. С дозволенного мне договором. Утром двадцать первой ночи седьмой луны шестого года после свержения, наша лодка причалила к небольшой деревушке недалеко от города. Заходить в бухту кораблям запрещалось, поэтому меня, моего мужа, нашу уже достаточно взрослую дочь Анну и еще одного путника, чье настоящее имя я не запомнила, поместили в лодку, даже не дав гребцов. И хоть я понимала, что в самое ближайшее время от моих знатных почестей ничего не останется, факт такого неуважения к нашим персонам привел меня в негодование. К сожалению, негодование было не таким долгим, потому что мой муж резко присек мои гневные жалобы на экипаж коробля одним только словом, а с моим мужем я никогда не спорю, даже если он в чем-то не прав. Мой Джон вообще не тот человек, с которым люди спорят. Он был самым бравым рыцарем прошлого сеньора, и вид имел соответствующий. Даже сейчас искалеченный в битвах и почти сломленный легочной чахоткой, он без видимых мне усилий орудовал веслом на пару с нашим попутчиком. Был бы мой муж не таким сильным человеком, вряд-ли он продержался бы так долго. Анне же, нашей единственной дочке, переносить болезнь было куда сложнее. Она постоянно кашляла, билась в многочисленных лихорадках, а кожа… ее кожа уже начала окрашиваться в бледно серый цвет. Моя милая дочка… Начала чахнуть… Что до меня… Чтобы они не видели, и не винили себя, в том, что я заразилась, я старалась скрывать свою болезнь. Но в маленькой каюте, что нам выделил капитан, скрывать это было уже невозможно. Мой муж и так винил себя в болезни дочки, а когда увидел, что и меня постигла та же участь, еще больше помрачнел."

— Я… боюсь… Виола. — послышался мужской шепот, в звуках рвущихся о борт коробля волнах — Я боюсь, что все напрасно. Я никогда не боялся смерти, никогда не боялся битв. Но сейчас я действительно боюсь… — Чего, милый? — Я боюсь, что если в этом городе мы не найдем лекарство, и все это будет напрасно… я буду смотреть как вы мучительно чахнете от болезни, которой я вас заразил.
«Но вид моих близких пугал меня больше, чем осознание того, что через некоторое время, я тоже буду так же мучиться, как и моя маленькая Эн.»






— Если нам не помогут в этом городе… — Нет, Виола. — Если они нам не помогут, пообещай мне, Джон! — Не проси об этом… я не смогу… — пообещай мне, что мы не будем мучиться! Пообещай! Долгая тишина. Скрипы палубы корабля. Всплески волн. — Обещаю...

Лиза вздрогнула и закрыла дневник. Первый раз, когда звуки голосов и морские волны дошли до ее слуха, она не придала этому значения, ведь время в тот момент опять вернулось обратно. Подумаешь, какой-то маленький сон в огромном кошмаре. Но дойдя до абзаца, на котором девочка остановилась, откуда-то из под ног, ее ослепил яркий свет, и, на мгновение ослепленная, она размыто, увидела это темное помещение каюты корабля, в которой на одной постели лежали два человека и негромко шептались. И только дослушав разговор до конца, девочка сумела закрыть дневник. Свет тоже будто потух.

Так же неожиданно, как воспоминание мамы, которое прорвалось в ее реальность, не спросив у девочки разрешения, на улице со скрипом открылись большие ворота. Сидя в оцепенении от сковавшего страха, она обнаружила, что шаги где-то внизу и удары со стороны входной двери стихли. «А вдруг это мама» -пронеслась мысль, и она метнулась к окну в надежде увидеть кого-то из родителей, но нахлынувшая волна радости резко сменилась разочарованием, а затем и страхом. Приливы этих трех разных чувств нахлынули одновременно и так стремительно пронеслись через нее, что с буквально застывшими слезами разочарования, что стояли сейчас в глазах, расширенных от страха, и комом в горле, Лизе пришлось очень быстро спрятаться за подоконник, от чужих глаз за окном, и отчаянно бороться с собой, чтобы не расплакаться, не выдав себя.

Человек за окном был незнакомым и чужим, а Лиза боялась всего нового. Она знала, что скорей всего, незнакомец не увидел ее, в темноте комнаты, с улицы. Но звуки, которые она непроизвольно издала несясь к окну в беспорядке комнаты, могли ее выдать. Когда девочка об этом догадалась, она уже знала, что человек не ушел, потому что почувствовала слишком знакомый неприятный запах, даже вонь, что шла с улицы, сквозь разбитое окно. Этот запах обычно исходил от отца, или от его друга мистера Хенрика, когда они приходили домой, как они же сами говорили с охоты. «Если я не скажу ни слова, он уйдет. Просто не издавать звук. Подождать. Он отвернется и пойдет своей дорогой. Просто подождать.» — думала Лиза, стоя на коленках под окном. — " Но, может быть, он тоже охотник, как и мой отец? Может быть, он его друг?" Вдруг она вспомнила про прикрепленную надпись на стекле окна, подсвеченную лампой, чтобы можно было легко прочитать то единственное слово, написанное кровью. " Если я буду молчать он уйдет, он не поможет, а если он хочет помочь? А если больше путников не будет? Что тогда?"

Стук о стекло со стороны улицы.

— Кто… вы? — от неожиданности вырвалось у девочки.
— Я?.. — спросил путник. Видимо он неожидал что из тьмы дома его настигнет звук детского голоса, и смог сказать лишь это. Лиза же, осознав, что отступать некуда, продолжала.
— Я н-не знаю ваш голос, но узнаю запах. Вы охотник..? И значит вы можете поискать мою м-маму. — заговорила девочка, немного запинаясь от недоверия и страха… — Папа долго не возвращался с охоты, и м-мама пошла искать его, и сейчас ее тоже нет. А я совсем одна…… — на этой фразе комок к горлу дал о себе знать. — И мне страшно… — Сейчас, когда она все таки открылась этому незнакомцу, в ней вдруг опять поселилась надежда, что все скоро кончится, лишь бы он нашел маму.
-Хорошо, я поищу ее. — послышался ответ, после недолгого молчания.
— Правда.? — не веря услышанному спросила девочка, и от радости даже встала во весь рост, устремив взор на стоящего человека за окном. Лиза никогда прежде его не видела. Его забрызганную тут и там кровью и грязью некогда белую рубашку, покрывала темная жилетка и капюшон, который закрывал верхнюю часть лица, свисая за спиной, покрывая плечи, так что видны были только губы и подбородок. Сам же охотник был худощав, и костюм его совсем не подходил к его деятельности, будто бы он совсем не думал о своей защите. Особенно заметно это было не только по тонкой рубашке, но и по узким штанам и черным туфлям. А трость, что была точь-в-точь похожа на ту, что нашла девочка у отца в шкафчике, подходила к этому костюму, но совсем не вписывалась у нее в образ охотника, который создал у нее в голове ее отец

— С-спасибо. У мамы к платью прикреплена алая брошь. — немного заикаясь от неожиданного несоответствия увиденному от ожиданий начала говорить девочка, продолжая разглядывать незнакомца. — Очень большая и к-красивая. Вы должны заметить.

И все же рукава белой рубашки были просто пропитаны кровью. Постоять за себя он мог. Тем более, что во второй руке Лиза заметила мушкет.

«Это точно охотник» — убедила она себя в мыслях.

— Я постараюсь ее найти. — послышался ответ, и странный человек повернулся к воротам, чтобы продолжить путь, как внезапно девочка вспомнила самое важное.

— О, чуть не забыла… — немного громче от волнения сказала Лиза, и побежала вглубь комнаты, убедившись, что охотник еще не ушел, и будто забыв о больной ноге. Шкатулку в другом конце комнаты она отыскала сразу и еще не дойдя до окна начала продолжила говорить. — Если вы найдете мою маму, передайте ей эту музыкальную шкатулку.

Она открыла окно. Немного нерешительно, охотник подошел ближе, протянув руку, предварительно засунув мушкет в кобуру.

— Ей мы успокаиваем отца, когда он теряет контроль. — закончила девочка отдав в руки незнакомца шкатулку мамы, с выгравированным именем на крышке «Виола»

— Если я ее найду, обязательно ей передам.

Когда он ушел, Лиза подумала, что незнакомец сам не ожидал встретить здесь ее. От того, наверное, он и был не сильно разговорчивым. Но для нее это не имело особого значения, потому что теперь в девочке укрепилось чувство веры, что этот кошмар закончиться. Единственное, о чем девочка жалела, так это о том, что не спросила его, почему время имеет свойство возвращаться сегодня. Может быть он знает почему?

Она даже не заметила, как вернулась на тоже место, откуда побежала к окну и, сама того не понимая, быстро нашла глазами то предложение в дневнике, на котором она остановилась, когда читала, совершенно забыв о том странном моменте своего погружения в мамины воспоминания. Насколько же было неожиданно для нее осознать, что то, прошлое погружение, для нее было только началом. Жидкость под столом в серебряной чаше неожиданно страшно забурлила. Из нее вдруг будто бы разлился очень яркий свет, сначала освятив всю комнату, а после будто бы окутывая девочку с ног до головы. Лиза даже не успела испугаться и только машинально успев схватить свою куклу в руки, с ужасом заметила, как начала куда-то исчезать вместе с ней. Комната задрожала, настенные часы с грохотом повалились на пол, вслед за кухонной утварью с верхних полках. И все вдруг стихло. Даже часы, что своим ходом стрелок нарушали тишину дома, разбившись о пол, остановились. Девочка Лиза и ее кукла Мари погрузились в воспоминание мамы на первых страницах ее дневника.

Первое, что она увидела, открыв глаза, это красный светильник, свеча в котором освещала часть маленькой комнаты. Лиза подумала, что точно такой же стоит сейчас за окном кухни, но сейчас он стоял на столе совершенно незнакомого помещения. От всех внезапно вторгающихся со всех сторон предметов и звуков девочка начала задыхаться! Сотни абсолютно разных скрипов дерева разносились со всех сторон, но если скрип дерева был для нее не новым звуком, пусть даже и такой объемный, то шум, разрывающий перепонки шум неизвестного, буквально убивал ее! Вокруг же все будто ходило ходуном, словно под ногами не было земли, или же земля буквально трясла эту комнату из стороны в сторону. К тому же дышать было невозможно, стойкий запах соли вокруг так сильно и неожиданно ворвался в ее легкие, что девочке показалось, будто кто-то рассыпал соль по всей комнате и сейчас она буквально ею дышит. Лиза начала задыхаться. Она вдруг упала на колени, сердце в груди бешено заколотилось и, прижав куклу к груди, девочка закрыла глаза, пытаясь не отвлекаться на окружающие звуки, пытаясь забыть про запах соли и внимательно концетрируясь только на ударах сердца. Уши заложило. «Нет ничего, кроме ударов, здесь ничего вокруг меня нет, только я, Мари и удары сердца..»
С трудом возвращая себе самообладание, она понемногу начала впускать в свой мир окружающие звуки. Девочка не спешила, чтобы опять не вызвать этот страх, опять не начать задыхаться, но только когда она начала привыкать к шуму вокруг, Лиза отчетливо услышала шепот поблизости…
— Как ты думаешь, милый, почему такое странное название у этого города?
" Это же… мама?"- только и подумала девочка, найдя в себе силы встать и, наконец, разомкнуть веки. Слишком быстро. Сквозь тусклый свет и размытые контуры предметов, она только и смогла увидеть в шатающемся из стороны в сторону помещении, небольшую кровать у двери.
— Мама… — Лизе, наконец рассмотревшей очертания родителей, сдерживать слова в себе стало уже невозможно. Увидев близких, она захотела наконец обнять их и поговорить о том, почему они здесь, в этом странно шатающемся месте, узнать, как вернуться домой. Просто поговорить. Но даже когда она подошла к кровати очень близко, родители не обращали на нее никакого внимания, словно ее здесь и не было.
— Не знаю, Виола. Будем надееться, смысл имени города нам объяснят по прибытии.
— Мама?..
— А как ты думаешь, какой он, Ярнам?
— Папа?
— Увидим, милая, давай пока спать.
— Кто-нибудь посмотрите на меня!!! — вдруг закричала девочка, но никто даже не посмотрел в ее сторону. Но Лиза не сдавалась, она взяла мамину руку и начала сильно тянуть ее к себе, то и дело повторяя:
— Посмотри на меня! Пожалуйста! Я Здесь! Мама!..
Резкий неожиданно сильный рывок маминой руки выбил девочку из равновесия и заставил упасть на шатающийся деревянный пол.
— Спокойной ночи, Джон. — совершенно спокойным голосом закончила мама, словно не заметив своего резкого движения.
" Они меня не видят и не слышат… Они..." — вдруг Лиза опять начала задыхаться, но убежать все же еще пересиливало охватывающую девочку панику.

Как она нашла силы встать, девочка не понимала, как после этого нашла взглядом дверь помещения тоже, но когда она все же выбежала из комнаты, захлопнув дверь за собой и увидев мельком то, куда попала, Лиза резко упала плашмя, закрыв руками уши, на мокрую от утренней росы траву, даже не расслышав, как на шее куклы, отпадения на землю зазвонил колокольчик.

" Только Стук сердца, только стук сердца, ничего нет кругом, ничего, только стук… Только стук.."
Не веря в то, что это происходит, Лиза старалась прийти в себя. В мыслях она говорила себе, что все вокруг только сон, что этого просто не может быть. А если и может, надо отыскать в себе силы и попробывать осознать все то, что происходит вокруг, тем более, что паническая атака уже прошла, а стук сердца пришел в норму. «Паническая атака» — вдруг громко заговорила Лиза, концетрируясь теперь на своем голосе и ритме сердца. — «Так сказала мне Эн, когда я так же начала задыхаться, потому что первый раз увидела, как Отец начал превращаться в чудовище. Тогда, очень давно, я тоже начала задыхаться от страха, Мари. Я так боялась, а моя сестра меня успокоила. Она умная, моя Эн, мама говорит, что это потому что она с Йозефкой в больнице работает, а та вообще лучший врач во всем городе. Ты главное не бойся, Мари, я сейчас полежу, немного привыкну, и мы… мы дальше пойдем.»
— А я и не боюсь. Отдыхай сколько нужно, раз уж все так серьезно.
Девочка оторопела. Голос явно исходил не от куклы, которую она прижала к себе, повалившись на траву, и, поначалу, Лиза подумала что это опять плод ее воображения. Но вдруг чья то тонкая кисть, начала ее нежно гладить по спине. Сначала она заметила, что опять начала волноваться. Но потом незнакомка заговорила успокаивающем нежным и приятным женским голосом:
— Не знаю, откуда ты, девочка, но уверяю тебя, бояться здесь абсолютно нечего. Тем более, что ты не одна. Я с тобой. Успокойся. Когда пожелаешь нужным, открой глаза.
Девочка понемногу начала пускать в свой мир окружающие звуки. Первым был шум. тот же, что был в доме, из которого она выбежала, но намного тише и даже приятнее.
— Что это шумит? — нерешительно спросила девочка у сидящей рядом с ней незнакомки.
— Шумит… Наверное море.
" Море" — подумала девочка, пытаясь осознать, что может скрываться под этим словом, и, придя к выводу, что плохую вещь морем не назовут. Тем более это море больше не шумело со всех сторон, жадно стараясь заменить собой все звуки вокруг, шум его доносился где-то впереди и был на порядок тише.
Теперь, чуть-чуть разобравшись в шуме, до Лизы стали доходить другие звуки: крики птиц, совсем не похожие на карканье ворон, коим она недавно подрожала, а совсем другие, где-то высоко, гул незнакомых голосов где-то внизу, но не очень далеко, в сравнении с шумом, и тысячи шорохов и скрипов, исходящих от земли, в которую она упала. Какое-то невиданное множество маленьких существ издавало все эти звуки в траве, на земле и в воздухе, и если бы не незнакомка, которая продолжала ее успокаивать, Лиза скорее всего не справилась бы с таким объемом звуков. Но звуки это еще не все. Гораздо новее, было ощущение влажного ветра, обдувающего ее тело, заставляющего шевелиться голубое платьице, мокрая трава, на которой она лежала, а еще все эти запахи: соли в воздухе, вперемежку с приятным запахом травы, земли и духов исходящих от незнакомки. От этого у Лизы кружилась голова. Столько всего того, чего она не чувствовала никогда в одночасье ворвалось в ее маленький мир, состоящий из двух комнат дома, что разом осознать это самой было бы ей не под силу. «Хорошо что я не одна» — вдруг подумала Лиза, потихоньку привыкая к новому миру. Женский голос незнакомки продолжал успокаивать, руки гладили по спине.
— Где я? — решила спросить Лиза, перед тем как открыть глаза. Ей все еще страшно было взглянуть на этот новый мир.
— Это… Побережье, девочка.
Спустившись вниз, мы попадем в рыбацкую деревню, где меня уже заждались те, кого я должна встретить.
" Родители! Это первый день приезда родителей в город! Мама это описывала в своем дневнике… но как?."
— Возможно это первый твой опыт в использовании чаши предков? Но… ты слишком мала, чтобы проходить испытания чаши в школе при церкви… Взяла в комнате у родителей?
— Да…
— А родители тебе ничего про них не говорили?
— Нет.
— И ты взяла ее, не спросив разрешения?
Лизе стало немного стыдно и очень обидно, и она замолчала, шмыгая носом. А незнакомка к ее удивлению не стала допытываться, лишь сказав:
— Понятно. — и прибавив к этому — тебе несказанно повезло, девочка, что ты попала именно в это воспоминание. Бывают чаши намного хуже. А здесь тебе, скорее всего, ничего не угрожает. Тебе, кстати, не холодно? Может пора встать с мокрой травы и наконец открыть глаза?
Уверенные нотки в голосе незнакомки и призыв к действию сделали свое дело, и Лиза решительно открыла глаза.
— Кто это? — удивленно спросила девочка, наблюдая за насекомыми, что бегали, огибая свисающие к самой земле, под весом капель росы, стебельков травы. Маленьких существ было множество, и, казалось, все они куда-то спешат, каждый по своим делам.
— Муравьи. — со вздохом сказала незнакомка, схватив ее за локоть и с силой подняв на ноги — О, великие, ты что, из дома никогда не выходила?
«Вот он какой, мир без стен..» Только и подумала девочка, широко раскрытыми глазами глядя на все впереди себя.
Вид настолько поражающий ее воображение, что девочка забыла как дышать, жадно осматривая все, за что мог зацепиться взгляд: огромное ясное и сейчас еще темное небо, еле освещенной восходящими лучами солнца, что святило где то со спины, врезалось в огромную и такую же темную воду, так далеко, что и длины ее самой большой комнаты умноженной на тысячи таких же длин не хватит, чтобы дойти до этого края, очень четкой линией проходящей меж водой и небом. " А это… наверное это море" — подумала девочка, всматриваясь на волны, что двигались одна за одной, чтобы разбиться о скалистый берег, тут и там разрываемые на части казавшимися маленькими отсюда, но огромными внизу скалистыми зубьями, торчавшими из воды. Вокруг этих мысов и где-то очень далеко наверху летали по кругу белые птицы, коих тоже сразу было не сосчитать.
Она непроизвольно отступила на шаг назад, осознав, что лежала очень близко к краю пропасти, и уткнулась спиной в незнакомку, машинально облакотившись на нее. Ей нужна была опора, потому что от вида впереди кружилась голова.
Незнакомке же надоело церемониться было с девочкой, и схватив ее за плечо, она с силой развернула ее к себе лицом, но при этом, второй рукой обхватила сзади, так, чтобы Лиза не упала на край скалы, на котором и разместился маяк. Но увидев ее раскрытые от страха глаза, и, заметив, что девочка не дышит, только и смогла произнести:
— Выдыхай.
.Выдох. Вдох. Перед Лизой стояла самая красивая девушка, что она только видела. Черная треуголка, из которой струился водопад белых длинных волос покрывал ее голову, а заостренный угол впереди находился точно над переносицей, идеально подчеркивая всю красоту ее лица, с невозможно правильными чертами. Лизе казалось, что у этой молодой девушки в лице нельзя найти недостатков, а в больших зеленых глазах можно было утонуть. Цвет ее головного убора, задавал тон всему костюму: такому же темному пиджаку, половину которого закрывал плащ, что покрывал ее плечо слева и был будто бы не накинут сверху на пиджак, а являлся его продолжением.
Всматриваясь и запоминая нового человека, после она заметила что весь костюм был несовсем черным, а с вкраплениями белой обшивки в виде линий, а вокруг длинной шеи очень аккуратно был завязан белый шелковый шарф, с прикрепленным по середине большим зеленым украшением, отдаленго напоминающим мамину красную брошь.
— Кто… вы? — спросила девочка с предыханием.
— Мария. Но ты ведь успешно угадала мое имя, не так ли?
От ее улыбки девочке стало еще спокойнее, и она даже забыла удивиться тому, что Марию зовут так же, как и ее куклу.
— А тебя как зовут?
— Лиза.
Мария встала, немного изменившись от услышанного в лице, и только сказала, с каким-то странным недоверием в голосе.
— Что же, Лиза, нас уже заждались в деревне. Возьми меня за руку и не отходи далеко. Чтобы вернуться обратно, надо прожить воспоминание целиком.

Лучи рассветного солнца нежно ложились на светлые локоны волос женщины в белых одеяниях церкви исцеления, что сидела сейчас на стуле своего кабинета за столом спиной к окну, выходящему на солнечную сторону. Она спала, идеально выпрямив спину, а голова ее была обращена прямо на входную дверь. Даже отдыхая, управляющая лечебницы не могла позволить себе расслабиться до конца, мышцы были напряжены, а сама она, казалось, в любой момент могла разомкнуть веки, устремив взгляд на человека, нарушевшего ее напряженный покой.
Сам же кабинет, находящийся в противоположном от главного входа в лечебницу конце здания, был хоть и обставлен весьма уютно: зеркально расставленные стеллажи с книгами и пустыми стеклянными колбами, вкупе с лакированным полом будто бы из красного дерева, в котором сейчас отражались лучи солнца, и различными предметами интерьера, от большого глобуса стоявшего рядом с рабочим столиком, до небольшой фигурки куклы в белых одеждах, но вместе с этим, он был идеально стирильным до такой степени, что маленькая пылинка на обложке раскрытого журнала, который лежал на столе перед лекарем, сейчас выглядела инородным объектом здесь, будто бы пришельцем из другого мира. Так же не вписывалась в интерьер большая серебряная чаша, стоявшая по правую руку от женщины и тёмная статуя сгорбленного силуэта словно без лица, расположившаяся между стеллажами книг по правой стороне от входа.
Дверь, с еле слышным скрипом, открылась, впустив в комнату легкое дуновение ветерка, от чего пылинку с журнала подняло на уровень открывшихся глаз хозяйки кабинета, что, казалось, вовсе и не спала, пристально смотря на светловолосую девушку в серых одеждах.

— Нужно было постучать, Анна. — укоризненно проговорила Йозефка, — Что случилось?
— Простите, учитель… Вас хочет видеть некий Вильгельм — смотритель архивов церкви. — робко проговорила Анна, удивившись, что управляющая не спит, — Он в коридоре на первом этаже.
— Чего он хочет? Я ведь ему уже все рассказала…
— Я не знаю, учитель.
В задумчивости, Йозефка встала из-за стола и направилась к выходу, по пути бросив, ученице:
— Если раненые еще не проснулись, протри, пожалуйста, пыль в моем кабинете.
— Да, учитель, — робко опустив голову, проговорила Анна, направившись вглубь кабинета и достав из кармана из кармана серого балахона мокрую ветошь.
— Ты всю ночь работала, Анна, может быть ты отдохнешь? — начала передразнивать ученица своего наставника, как только шаги Йозефки стали не слышны из кабинета, — Нет, не хочешь? Ну может тогда просто полежишь? А я сама пыль протру…
Закончив протирать стол, она почти упала на «кресло» Йозефки, облакотившись на его спинку.
— О чем я говорю… — со вздохом произнесла Анна запрокинув голову и потянувшись — я ведь специально приготовила две мокрые ветоши, прежде чем сообщить ей о Вильгельме.
После этого она окинула взглядом кабинет, в поисках того, к чему ее учитель могла еще придраться, но в поле зрения почти сразу попал журнал, что Анна убрала, протирая на столе пыль, в сторону.
" История болезней палача церкви исцеления Марии." — было написано на обложке журнала

Спустившись по деревянной лестнице на первый этаж, и дойдя до дверей коридора что проходил мимо комнат пациентов, она открыла большие двери, ведущие в холл лечебницы. Высокий силуэт человека стоял внизу, между двух лестниц. Так холл спроектировали по велению Йозефки, чтобы заходя в лечебницу, человек любого ранга знал, что какими бы правами он не обладал там, ему придется спуститься с этого пьедистала и ждать, пока к нему спустятся, дабы оказать помощь. Силуэт повернулся в сторону управляющей, которая уже спускалась по белому ковру, что был растелен дорожкой по лестнице. Она знала, что на самом деле Вильгельм был невысокого роста, но за счет головного убора всех учеников школы Менсиса — высокой железной клетки, которой будто запирали свои головы все ее выходцы, при тусклом свете он казался выше.
— Что привело вас сюда в столь поздний час, смотритель? — спокойным голосом спросила Йозефка.
— До меня дошли слухи, сестра, что палач Мария пришла в сознание. — проговорил Вильгельм. Хоть и достаточно молодой для занимаемой должности, голос его, казалось, принадлежит человеку, намного старше его лет.
— Да, она пришла в сознание, — спустившись наконец на его уровень сказала, Йозефка, рассмотрев его темные одежды, в которые он был облачен и лицо, за клеткой. Ему было не больше тридцати, но тайные знания сделали его много старше своего возвраста. А темнокрасная мантия школы, поверх бежевого костюма, что больше походил на фрак, странно смотрелся с клеткой. Хотя, все бы смотрелось странно с клеткой Менсиса.
— Слухи, которые до вас дошли, верны. — продолжила Йозефка, окинув взглядом гостя, — Но она слишком слаба для вашего допроса.
— Она последняя, которую мне осталось допросить, Йозефка, и у меня приказ Хора, который требует от меня сделать это немедленно. — чеканя каждое слово изрек Вильгельм, в той форме, которую сложно назвать дружелюбной, — Так что, пожалуйста, отведите меня к ней в палату, потому как ваша служанка…
— Ученица.
— … ученица… хм… сказала, что не может этого сделать, так как вы отдали распоряжение никого к ней не пускать.
— Вы правы, Вильгельм, я отдала такое распоряжение. Передайте Хору, что допрос палача Марии может подождать сутки. В противном случае это сильно скажется на ее состоянии…
— Вы не поняли, Йозефка, — уже более тихо сказал человек в железной клетке — Хору плевать на состояние палача. Нам нужны ее воспоминания о всех двадцати четырех часах, что она прожила три ночи назад. Вы уже заставили церковь ждать, надеюсь вы помните, к чему это привело?
— Быстро же вы нашли крайнего…
— Уверяю вас, целитель, я тоже здесь не по своей воле. — уже более примирительно, ответил Вильгельм, — Отведите меня к палачу.
Ничуть не изменившись в лице, но отойдя в сторону, открывая Вильгельму путь наверх, Йозефка нейтральным тоном проговорила:
— Я отведу вас к своему пациенту, но при условии, что если ей станет хуже, вы закончите допрос. — а затем, повернув лицо и пристально глядя в глаза, добавила — и я врач, Вильгельм. Я пыталась спасти жизни тех несчастных. А что делали в этой деревне вы?
— Врачей при церкви быть не может, целитель, — спокойным тоном проговорил Вильгельм, пройдя мимо Йозефки и поднимаясь по ступеням на верх, — а ваше упрямство когда-нибудь сыграет с вами злую шутку.
— Возможно, смотритель, — поднимаясь вместе с ним по лестнице согласилась Йозефка — но какую шутку может сыграть с Хором наплевательское отношение к своим подчиненным?

— Мария, откройте глаза. К вам посетитель.
Первым, на что она обратила внимание, была капельница с темнокрасной жидкостью, что по пластиковой трубке текла ей в вену. После чего она перевела взгляд на женщину в белых одеяниях, ткань которой будто бы молочными волнами шла вниз. «Йозефка» — всплыло в памяти имя и она перевела взгляд на другого человека, чье имя пришло в память намного быстрее, только лишь посмотрев на эту клетку, закрывающую его голову.
— Какой же это посетитель… — попыталась усмехнуться Мария, но боль в районе головы и левого бока двойным ударом напомнила о себе, так что даже эта усмешка прозвучала неубедительно.
Выглядела она ужасно. Забинтованная голова полностью скрывала ее длинные волосы, под глазами были круги, сам цвет лица был нездорово желтым. Но все же выглядела сейчас она лучше, чем чувствовала себя, потому что от ран по всему телу Мария начинала чувствовать боль, которая усиливалась с каждой секундой после пробуждения.
— Раз представлятся нет смысла, — доставая блокнот, проговорил Вильгельм, — я сразу перейду к делу.
— Вы не видите, что она сейчас не готова к вашей процедуре? — воскликнула Йозефка.
— Вы здесь для того, чтобы она во время нее не умерла. — спокойным голосом ответил смотритель, — Палач, слушайте меня внимательно…
— Сукин ты сын! — в сердцах выпалила Мария, но смотритель ее уже не слушал и только сам говорил.
— Погрузитесь вместе со мной в десятую ночь четвертой луны двенадцатого года после свержения, где вы были и что вы при этом делали, меня интересует все самые незначительные действия до одиннадцатой но…
— Я не помню… — только и выдавила из себя Мария, чувствуя, как боль начинает стремительно усиливаться. В какой-то момент она даже закричала, захлебываясь будто собственной кровью, только лишь видя, как очертания комнаты и людей начали будто таять в непонятно откуда исходящем фиолетовом свете, пока не остался лишь он. Когда же свет погас, Мария, отдышавшись, обнаружила себя в своих черных одеяниях палача на мостовой площади Старого района Ярнама, как тогда, три ночи назад. Только теперь по левую сторону от нее стоял Вильгельм.
— Что ты здесь делала, палач?

Стоя рядом с кроватью Марии, Йозефка прижимала к её лбу, приготовленные заранее мокрые бинты, сбивая жар. Девушка не на секунду не умолкала, в то время, как Вильгельм, находясь в трансе, не глядя в блокнот, что-то непрерывно записывал