В марте я написал текст о трудностях перевода L.A. Noire, где попытался ответить на вопрос: как с наименьшими потерями адаптировать на русский язык игру, которая намеренно использует специфическую устаревшую лексику, чтобы казаться аутентичной своей эпохе — американским сороковым? 2023-й предоставил нам другой интересный объект для рассмотрения: действие Atomic Heart происходит в том же временном периоде (на восемь лет позже: 1955-й против 1947-го), она делает большую ставку на сеттинг, а её персонажи говорят по-русски — какие сложности возникли у её локализаторов на английский?..
Ключевое различие между двумя этими играми — Atomic Heart, в отличие от L.A. Noire, не пытается выглядеть исторически достоверной. В её арт-дизайне выделяются советские мотивы, но, как утверждают разработчики, туда с самого начала закладывалась эклектика: одна из персонажей игры, например, живёт в срубе с реактивным двигателем, где в красном углу стоит икона, под потолком висит квантовый компьютер, а на холодильнике — магниты с открытками с советской архитектурой. Внешность балерин-секс-кукол, маскотов игры, точно так же сочетает разнородное: причёску-корзинку на голове (символизирует урожай и плодородие), армейские красные звёзды во лбу и роскошную позолоту в одежде.
Нуар — это явление, характерное только для одной эпохи; сюжет Atomic Heart же практически не нуждается в советской специфике: в Mundfish могли сменить её главного злодея, явно списанного с Эндрю Райана из BioShock, на Билла Гейтса, а нейронную сеть «Коллектив 2.0» (не самый характерный для СССР принцип именования — там редко использовали десятичные дроби) — на вакцину от коронавируса, и сценарий почти не пришлось бы переписывать. Кроме того, игра переполнена пасхалками («На отсылки команда не пожалела сил — их действительно много, сотни!» — хвастаются авторы): когда напарник главного героя цитирует Heroes of Might & Magic III, а записки — песню группы «Король и Шут», ни о какой аутентичности, конечно, не может идти и речи. Воссоздавать в игре говор 50-х никто тоже не планировал. Получается, никаких трудностей перевода там нет?..
На самом деле есть: надо посмотреть с другого ракурса.
Atomic Heart имеет не так много сходств с реальным СССР, однако удивительно, что авторы обзоров часто упоминают, что игра вызвала у них чувство ностальгии. Взять, например, самый высокооценённый отзыв у нас на сайте:
В наш век… политизированности игровой индустрии, очень тяжело найти хорошую качественную игру, с хорошим сюжетом, лором, атмосферой и вкусным пломбиром. Игрокам из СНГ и бывших территорий СССР, навеет приятную ностальгию о былых временах, когда трава была зеленее, а Ленина не сносили в разных городах.
Из плюсов: игры вне политики.
В «Атомном сердце» сложно найти явно выраженное чувство «Раньше было лучше». Чтобы генерировать ностальгию, «боль, вызванную перемещением во времени и пространстве», ей, кажется, не понадобилось делать вообще ничего помимо использования знакомых названий, звуков и образов, таких как «Ну, погоди!», идущий по телевизору в комнате для сохранений. Спрос на ностальгию сейчас, видимо, настолько высок, что вызывать её способно буквально что угодно — даже то, что не собиралось. Говорю из собственного опыта: первый же комментарий к моей статье о жанрах начинается словами «Зачем так жёстко давить ностальгией?», чего я совершенно не планировал. Подобное писали и о видео про пиратские переводы GTA: San Andreas, где, вместо того чтобы приятно щекотать мозговые центры памяти, я, наоборот, старался доказать, что коллективные воспоминания геймеров излишне упрощают реальность.
Собственно, одна из основных трудностей перевода Atomic Heart — это именно невозможность адаптации культурного кода: то, что в России вызывает экстаз узнавания и продаёт игру, в других культурных контекстах остаётся незамеченным. Ещё иностранцев наверняка заставил бы поднять брови процитированный отзыв: вы ностальгируете по памятникам Ленину, но хвалите игру за то, что она «вне политики»? (Вспоминается цитата ютубера Hbomberguy из видео про Fallout: New Vegas: «Люди, которые якобы не любят политику в играх, просто хотят видеть в них другую политику», но это тема для другого разговора.) Разве Ленин не политик? И как автор отзыва может ностальгировать по тому, что прекратило существовать, когда ему было семь месяцев?..
Окончательно запутавшись, я решил разобраться в природе феномена.
Исследовательница ностальгии Светлана Бойм делит её на две категории: рефлексирующую и реставрирующую. И та и другая — это мечта о возврате в зону комфорта («ностос» по-гречески означает «возвращение домой», а «алгос» — «боль, печаль»), но если рефлексирующая ностальгия — это тоска о конкретном утраченном опыте («Как же приятно было в детстве приходить из школы и до вечера рубать в приставку с одноклассниками, никаких тебе забот…»), то реставрирующая — о временах, которые говорящий не имел счастья застать («Как же хочется оказаться в 60-х, своими глазами увидеть Вудсток, сходить на концерт The Beatles…»); это чувство ещё называют анемойей (anemoia). В первом случае зелёность былой травы подтверждается собственными воспоминаниями, а во втором — рассказами других людей; именно поэтому реставрирующая ностальгия, согласно Бойм, порой становится опасным оружием в руках конспирологов, экстремистов и реакционеров, требующих и обещающих возврат к утраченному золотому веку, каким бы мифическим он на самом деле ни был.
Авторов «Атомного сердца» я бы, впрочем, причислять к ним не стал. Да, разработка этой игры началась с арт-дизайна — он же оставался константой все годы производственного ада, — но выбор сеттинга вряд ли был обусловлен мечтой разработчиков переместиться в эпоху своих родителей: арт-директор проекта рассказывает, что дело скорее в эстетическом интересе. «Мы не думаем ни о каком политическом контексте», — утверждает директор студии, и я склонен ему поверить: если игра про СССР может быть вне политики, то Atomic Heart именно такова. Исторической правды в ней не больше, чем в магазине сувениров где-нибудь на Арбате, где в одном углу лежат цветные ушанки, в другом — матрёшки, а в третьем — пионерские значки. Однако, при всей своей китчевости, игра всё же отчасти базируется на представлениях о былой национальной гордости:
Мы не станем перегибать палку и слишком сильно философствовать на тему «Что было бы, если?» или пытаться спорить с историками. Потому что это просто наша фантазия. Но без реальных фактов в фундаменте истории игры никуда не уйти. СССР реально существовал, строил коммунизм. Могли ли там создать роботов? Вопрос. Может быть, и могли. Сумели же как-то выиграть космическую гонку у США.— Фрагмент из интервью на сайте… «Матч ТВ»
Лауреат Пулитцеровской премии Майкл Каммен (Michael Kammen) в книге Mystic Chords of Memory («Мистические аккорды памяти») определял ностальгию как «историю, очищенную от вины». Во многих странах — известнее всего здесь пример Германии, почитать о котором можно, например, у Николая Эппле, — решения, принятые властями в различные исторические периоды, впоследствии переоценивались и осуждались, а их исполнители наказывались (это называется «проработка прошлого»), но в России, несмотря на некоторые неудачные попытки, ни одна эпоха так и не получила ретроспективного переосмысления в духе «Это не должно повториться». Почему? Одна из причин точно экономическая: журналист Дэвид Ремник (David Remnick) в «Могиле Ленина», одной из моих любимейших книг, рассказывал, как удивился, обнаружив в 1990 году в кабинете Анатолия Собчака (тогдашнего мэра Ленинграда, пришедшего к власти под демократическими лозунгами), портрет Владимира Ильича — человека, с которым Собчак вряд ли хотел ассоциироваться. «Картину хотели снять, но под ней оказалось большое пятно, а на переклейку обоев у нас нет денег», — объяснили Ремнику.
«Хоть я и не родился в СССР, но от меня так и прёт Ностальгия! Я слушал каждую песню с улыбкой» — комментарий, собравший 788 лайков.
Примерно так же, как изображение Ленина в кабинете демократического мэра, культурные элементы российского прошлого — не только советского, но и вообще всего вплоть до «Повести временных лет» — оказались очищены от груза истории, и авторы Atomic Heart с удовольствием этим воспользовались. Легче всего это проследить на примере использованной музыки: согласно лору, благодаря разработкам советских учёных радио Предприятия 3826 научилось играть треки из будущего, и в игре сменяют друг друга «Вальс цветов» Чайковского, «Перемен» Цоя, вышеупомянутый ремикс «Комарова», «Шарманка» Николая Баскова, метал-кавер «Ламбады», рэп-версия арии Кармен — настоящий шведский стол из анемойи на любой вкус, не хватает только мэшапов.
Как пишут в комментариях, для вас поют заслуженный артист СССР Честер Беннингтонов и ВИА «Парк имени Ленина».
Определение Каммена «история, очищенная от вины» можно воспринимать как мечту о мире без ответственности: детство, по которому тоскуют, — это солипсический период, когда вселенная ребёнка вращалась вокруг него и только него, а тот был ещё слишком мал, чтобы понимать, что на самом деле происходит вокруг. Для детей девяностых и нулевых советские образы — от милых зверей из «Ну, погоди!» до памятников Ленину, — лишены любого политического контекста; к рефлексирующей печали об утраченной беззаботности, таким образом, добавляется ещё и реставрирующий аспект. Ностальгия, что важно, замечательно умеет облегчать кошелёк: дети — лучшие потребители.
Распространение тоски по Советскому Союзу в России лучше всего прослеживается именно благодаря рекламе: слово «старый», как пишет Светлана Бойм, уже в середине 90-х годов стало куда более коммерчески привлекательным, чем «новый». На следующий день после исчезновения СССР название кондитерской фабрики «Красный Октябрь» казалось людям пережитком прошлого, которому осталось недолго, но спустя 30 с лишним лет компания, со временем чувствующая всё меньше необходимости переименовываться, выпускает шоколад, брендированный Atomic Heart: коммунистическое прошлое пришлось как нельзя кстати.
Лучшим продавцом ностальгии в 90-х оказалась как раз былая эстрада: почувствовав, куда дует ветер, Константин Эрнст и Леонид Парфёнов придумали «Старые песни о главном» — лёгкое новогоднее кино, где молодые звёзды пели песни из советских фильмов в обстановке, напоминающей соцреалистическую идиллию в духе фильма «Кубанские казаки» — новые люди говорили на старом языке, рефлексирующая ностальгия сплеталась с реставрирующей. Atomic Heart идёт по схожему пути: пусть строительство утопии и обернулось трагедией, но музыка, под которую её строили, ещё способна воскресить мечту о мечте — особенно если добавить туда перегруз и бласт-бит, чтобы молодёжи было нескучно.
Крутить подобный кавер по настоящему советскому радио никто бы, конечно, не позволил. Да и для исполнения не нашлось бы подходящей аппаратуры.
«Старые песни о главном» снимали, когда память об СССР была ещё свежа, а целевая аудитория фильма застала его лично. Сегодня, когда воспоминания о Союзе выцвели, а целое поколение людей не имеет их вообще, сохранившиеся медиа стали играть в продаже ностальгии ещё большую роль. СССР для зумеров и поздних миллениалов — это, как правило, не диссидентские «Жизнь и судьба» или «Факультет ненужных вещей», а подцензурные артефакты: песни Аллы Пугачёвой про любовь, мультики «Союзмультфильма», архитектурные памятники вроде ВДНХ, а также автоматы с газированной водой, которые тоже почему-то стали частью поп-культурного канона. Atomic Heart не считает зазорным использовать всё это — да и с чего бы ей считать?
В 2003 году в Германии вышел фильм «Гуд бай, Ленин!». Его действие происходит в славном для немецкой истории 1989-м: дух перемен витает в воздухе, Берлинская стена уже вовсю трещит, страна вот-вот объединится, дни ГДР сочтены — и главный герой Алекс понимает, что его больная мама, истовая коммунистка, эту новость, скорее всего, не переживёт. Та прикована к постели и целыми днями смотрит телевизор — Алекс понимает, что настоящие новости ей показывать нельзя, и за неимением лучших идей начинает придумывать и снимать собственные «телесюжеты». Поклонником немецкой компартии Алекс никогда не был, но многие пришедшие с Запада новшества ему тоже не слишком по душе, и он, с головой уходя в новое занятие, в конце концов осознаёт, что его fake news — это репортажи из той страны, где он на самом деле хотел бы жить. Есть только одна загвоздка: такой страны нет и никогда не было.
Ностальгия и амнезия — это, как писал вышеупомянутый Майкл Каммен, «два естественных противника осмысленного исторического знания». Когда эпоха уходит, а её свидетели так и не находят общего ответа на вопрос «Что это было?», исторический вакуум заполняет реставрирующая ностальгия — чем безрадостнее оказывается сегодняшний день, тем быстрее. Её опасность в том, что она превращает прошлое в своеобразный Диснейленд, где нет места вопросам вины и ответственности; это не лекарство, а обезболивающее, сладкий яд, помогающий на время капитулировать перед настоящим. Некоторые немцы тоже ностальгируют по временам ГДР (это называется «остальгия», от слова Osten — «Восток»), но Германия привыкла критически относиться к собственному прошлому — именно отсутствие его осмысления в Atomic Heart может оказаться для иностранцев главной трудностью её перевода.
В более широком смысле ностальгия — это восстание против модернистского понимания времени, времени истории и прогресса. Ностальгическое желание уничтожить историю и превратить ее в частную или коллективную мифологию, заново вернуться в другое время, будто вновь вернуться в какое-то место, отказ сдаться в плен необратимости времени, которая неизменно привносит страдание в человеческое бытие.— Светлана Бойм
